Женская верность - стр. 25
На следующий день в таком же товарном вагоне, что и Тихон, Иван и Леонид отправились на фронт.
А через неделю получила Устинья два письма от мужа. Письма пришли одно за другим. Первое Тихон отправил с какой-то станции, пока добирался до места назначения, а второе уже из части по месту прибытия.
–Теперь бы Ванюшка весточку черканул, – мечтала вслух Устинья.
– Дело военное, не на танцульках, знать возможности нет, – как мог успокаивал мать Илюшка.
Наконец почтальон принёс сразу два письма!!!
–Ах, батюшки! Энто ж надо! Два письма, а я и прочесть не могу! Хучь бы кто из девок быстрее явился! – волновалась Устинья. – Одно, никак от Кулинки. Буквы её рукой выведены, а вот второе уж и не признаю. Должно быть Ванюшкино.
Наконец в дверях показалась Надюшка:
– Никак случилось что?
–Да вот, накось, читай, – и подала дочери два конверта.
И точно, одно письмо было от Акулины. Другое из города Сталино, от Георгия, где он писал, что без толку обивает военкоматовские пороги. У шахтёров бронь, их не призывают. Остаётся одно, «копать» уголёк так, чтобы в нём не было недостатка, а фрицу жарко стало, и чтоб жарился он на том угле.
–Кулинкино-то, Кулинкино – читай, не тяни за душу, – торопила Устинья дочь.
Акулина сообщала, что всех бездетных мобилизовали на трудовой фронт. Деться некуда. Придётся мать оставлять одну. И она решилась просить помощи у соседки, чтоб та приглядывала за ней да за коровой, которая ходила стельная первым телком, да курей кормила. В расчёт договорились, что будет забирать куриные яйца и молоко, после как корова отелится
Ни от мужа, ни от сына писем Устинья не получила. И поздним осенним вечером одна тысяча девятьсот сорок первого года, стоя на коленях, долго молилась перед старыми образами о спасении сына и мужа, да просила весточку от них, чтоб хоть чуть унять наболевшую душу.
Глава 6. Солдаты трудового фронта
Утренний туман белыми пластами стлался над деревенской улицей, заползал во дворы, клочьями повисал на ветках яблонь. Акулина оглянулась на спящую мать. Молоко для неё оставлено в кринке на столе. Пойло корове сварено. В общем, всё, что можно предусмотреть и сделать перед уходом, она по возможности предусмотрела и сделала.
Мать, которая пока луна из окна не ушла, всё ворочалась и норовила о чём-нибудь спросить, теперь спала чутким тревожным сном.
В стойле ворохнулась корова. Стадо ещё не выгоняли. Еле слышный шорох на крыльце и тяжёлая поступь босых ног в сенях заставили Акулину бесшумной тенью метнуться к дверям. На пороге стояла соседка. Женщина грузная, тяжёлая. Ноги её, похожие на две синюшных бесформенных чурки, с потрескавшимися в кровь пятками и чёрными то ли от грязи, то ли от запекшейся крови ногтями тяжело переступали по половицам.
Акулина прикрыла ладонью свой рот и жестом показала во двор. Соседка кивнула, и так же грузно, переваливаясь с ноги на ногу, стала спускаться с крыльца. Долее тянуть было некуда. Перекрестившись на образа, ещё раз глянула на мать, поправила на столе угол полотенца, под которым был оставлен для неё хлеб, хотела вздохнуть, но сама себя оборвала: «Чегой-то я? Как навовсе прощаюсь. Итить пора». И стараясь не шуметь (пусть мать поспит), вышла во двор.
–Ты, Наталья, хучь из утра, когда корову выгонять, да вечером, как подоишь, приглядывай за ней, – кивнула в сторону дома Акулина.