Женская верность - стр. 23
В конце января Устинья родила дочь. Пробыв на больничном положенные две недели, снова вышла на работу. На то время, когда Устинья уходила мыть полы, с ребёнком оставались либо Елена, либо Надежда.
Зима с лютыми морозами и длинными вечерами подходила к концу. По письмам выходило, Тимофей не против переехать в Сибирь, но согласен с Акулиной, что следует дождаться, пока он дослужит. Осталось каких-то полгода. Вернётся в деревню выправит паспорта Акулине и Прасковье, продаст дома, распродаст хозяйство, а по осени, не дожидаясь морозов, перевезёт Акулину и тёщу в Красноярск. На том и порешили.
Жизнь текла своим чередом. За зимой пришла весна. Елена и Иван работали, Надежда и Илья учились. И казалось, ничто не предвещает беды. Этой весной Надежда окончила школу и всё думала, как жить дальше: то ли продолжить учиться, то ли пойти работать? Работать было предпочтительнее. Во-первых, потому что сразу начала бы зарабатывать деньги. Можно купить новое платье, а можно фетровые полусапожки. О-о-о! Полусапожки! Они оказались тем аргументом, который и решил всю дальнейшую судьбу Надежды. Дело в том, что в морозные и снежные сибирские зимы в туфельках не походишь. А полусапожки, элегантные по форме, сделанные и белого фетра, из нутрии с полым каблуком, то есть можно обувать прямо на туфли. Войдёшь в помещение, разуешься и щеголяй в туфельках. Да и по улице не в валенках, а на каблучках бежишь! Вещь не дешёвая. Так что – работать! Оставалось решить кем и где?
Прибавивший себе годков Иван уже работал и деньги приносил в семью.
Беда пришла, откуда не ждали. Война! А у Устиньи муж, два сына, деверь – Акулинин муж в армии служит, да невесть где обретающийся брат.
Тихона вместе с другими мужиками забрали на третий день. А ещё через месяц пришла повестка Ивану. Устинья ревела в голос. Падала сыну в ноги, умоляя отнести в военкомат метрики, где указано, что лет ему только семнадцать. Но Иван, силой поднимая мать с пола, только тряс русой головой: « Не, маманя, не могу. Пойми же, не могу… Вон, Васёк, скелет скелетом, ну хучь и старее меня, а по силе разве он мне ровня? Не рви мне душу. Всё одно пойду».
В стену постучала Татьяна:
–Устишка, что орёшь?
–Ваньку в армию беру-у-у ть!
Татьяна вошла в комнату Родкиных. Устинья сидела на краю кровати. На руках у неё плакала маленькая дочь. Иван стоял у порога, навалившись на косяк.
Татьяна обошла Ивана, встала напротив. Спокойным, чуть недовольным голосом попросила: «Глянь на меня, руку дай».
Положила его ладонь на свою, прикрыла сверху другой ладонью, как-то сгорбилась, ссутулилась, будто какую тяжесть поднимала. Несколько мгновений смотрела на него, молча, исподлобья. Потом закрыла глаза, отпустила его руку, ещё ниже на лоб надвинула платок, постояла немного и повернулась к Устинье. Ребёнок плакать перестал, мирно посапывая у материнской груди.
– Не вой, как по покойнику. Вернётся живым и телом не повреждён. Лучше об ней пекись, – и указала пальцем на спящую девочку.
– Да ить четверых вырастила. Даст Бог, и эту подыму.
–На Бога надейся да сама не плошай. У меня Леонид уходит. Уже и котомку собрала. Второму пока повестки нет, годами молод, – и повернула голову к Ивану, который так и стоял на прежнем месте: «Дурь-то молодецкую из головы повыкень. Тогда и врагу навредишь и себя сбережёшь. Да матери, хоть коротенькие писульки, чаще отсылай. Потому как её тут тяжелее, чем теде там придётся». С тем и шагнула за порог.