Женская верность - стр. 21
Устинья же в отличии от других прислушивалась не к звукам ожидаемого скандала, а к уличным шагам и возгласам. Лёнка с Наськой где-то гуляют. Девки, кабы чего не стряслось! Иван с Илюшкой – те редкий вечер без приключений обходились. Мелкий, по сравнению с Иваном, Илюшка при поддержке брата умудрялся почти каждый вечер найти повод для драки. Даже собственный способ имел. Назывался он на Бумстрое «на калган». То есть бил своей головой противника снизу в челюсть резко, иногда с разбега. Устоять было невозможно, ну а тех, кто всё же устоял, укладывал Иван. Куды ж деться, брат – надоть подмогнуть!
Женщины на завалинке сидели, молча ожидая, когда начнётся скандал. И только кто-то из них проговорил: «Вот умудряется», как по длинному барачному коридору послышалось торопливое постукивание каблучков. Из полумрака коридора выскочила Людка и, повернув ко всем обиженное лицо с ярко подкрашенными и сложенными капризным бантиком губками, передёрнула плечами: «Гадости, одни гадости в голове… Я работаю день и ночь… Валька заболела, на работу не вышла, я вторую смену трясусь, а он… Да чтоб я объяснялась, будто виноватая какая – ни за что!» Говорить она начала не сразу, а только услыхав, как за спиной резко хлопнула дверь и по коридору заухали тяжёлые Ивановы шаги. Каждое слово выговаривала громко, обиженно, со слезой в голосе. Тряхнула кудрями и направилась за угол барака. В дверях показался Иван. Он просто не мог не слышать её тираду. Сунул руки в карманы. Постоял немного на крыльце. Кто-то из баб, глядя на его несчастное лицо, окликнул: «Вань, ну ить работала баба. Чего скандалить? Куда ж она, на ночь глядя?»
–Знамо дело, работала. Переволновался я. Вот хвоста бабе и подкрутил.
–Вам бы только баб забижать. Иди уж, покель недалеко ушла. А то темнеет, какой дурак наскочит. Вон за угол повернула.
Ободрённый Иван, и сам поверивший во весь этот спектакль, кинулся следом.
Женщины только переглянулись: «Это ж надо…». И стали подниматься с завалинки. Пора на отдых. Ещё не успели разойтись, как показался Иван. Обняв Люду за плечи, он что-то тихонько говорил ей в ухо. Наступившая темень скрыла выражение их лиц. Ещё некоторое время слышалось хлопанье дверей, негромкие голоса и другие ночные шорохи. Потом всё стихло. В бараке готовились ко сну.
Устинья, закрыв глаза, прислушивалась к наступившей тишине, дожидалась, когда вернётся её «выводок». Тихон тоже не спал. И тихонько положив руку ей на живот, спросил: «Как думаешь – девка али парень?» Устинья повернулась лицом к мужу. Провела ладонью по кудрявым волосам, по щеке: «А кто ж разберёт? Ежели б сказать мог… Дитё наше».
В коридоре раздались торопливые шаги. В дверь тихонько поскреблись. На ночь изнутри закрывались на крючок. Устинья встала: «Ты, щоль, Лёнка?»
–Мы, мамань, мы…
Устинья откинула крючок, и в дверь вошли сначала Лёнка с Наськой, а следом Иван и Илья.
–Покель не загонишь, сами не воротятся, – пробасил Иван.
Через полчаса все спали. Утром ждал новый рабочий день.
Осень прошла незаметно. Семья жила дружно. Все вместе и каждый по-своему были счастливы. Беременность Устиньи уже стала заметной. Но она, привыкшая к тяжёлой деревенской работе, таскала воду с колонки, рано утром или поздно вечером ходила на работу – мыть в конторе полы. Жили очень скромно, экономя каждую копейку, рассчитывая перевезти к себе бабушку Прасковью и Акулину с Тимофеем. Но Акулина писала, что пока Тимофей не отслужит, она с места не тронется. Всё-таки у них дом новый, и осталось то только полы положить. Вот вернётся он домой, пусть сам решает: ехать им или оставаться в Покровском. А она – как он решит. А ещё писала, что скучает по ним очень, особливо вечерами. А перед сном ведут с матерью долгие разговоры, вспоминая Лёнку, Наську, Ивана, Илюшку, Устинью и Тихона. И Устинья, перебирая перед сном в памяти строчки письма сестры, прижавшись лицом к мужниной спине, затаив дыхание бесшумно глотала слёзы от того, что не в силах помочь сестре и матери, от того, что скучала по ним очень. Оставалось только ждать…