Желая Артемиду - стр. 77

Челюсти Майкла сжались. Облаченный в идеально сидящий костюм, такт и неспешность, Джейсон лучился обаянием – актер из фильма, что вливает в себя бутылку виски из горла, как только съемочный день подходит к концу.

– Он что, бьет ее? – Вопрос Грейс ударил его под дых. Еще одно откровение, и она бы совершенно точно нокаутировала его словами. – Не спрашивай, как я догадалась.

– Тогда не спрашивай у меня, бьет ли он ее.

– Сегодня ровно двадцать лет с того момента, как мы поженились, – продолжал отец. – Мы многое прошли вместе. У нас замечательные дети, и я невероятно рад, что все так сложилось. Однако мы хотели не просто отметить годовщину, но и объявить важную новость, которая в ближайшее время изменит жизнь нашей семьи навсегда. – Он многозначительно затих. – Мы ждем пополнения в семействе.

По толпе гостей волной прошелся шепоток. Раздались нестройные аплодисменты. Звон бокалов. Мир поплыл у Майкла перед глазами. Еще один ребенок? Еще один? Разве им недостаточно искалеченных душ, что у них есть? Его взгляд метался по присутствующим, и не без труда, но он нашел ее. Фарфоровая куколка в кружевном платье, которые она втайне ненавидела, побелела как мрамор и встала прямо, как струна, в тщетной попытке защититься от этой новости.

Ни на кого не взглянув, Кэти покинула зал.

Фредерик Лидс был лучшим во всем, за что брался. В его ослепительном сиянии Майкл претендовал лишь на роль бледной неотступной тени: вечно растрепанный, мятый, красноглазый, дерганый и далекий от мира, прячущийся за блокнотом или мольбертом, – его видели все, но смотрели как бы сквозь, позволяя оставаться вещью в себе. Он жил на грани двух миров – рядом с Фредом нежился в его славе, но стоило отойти на пару шагов, и он обращался не просто в тень, но в человека-невидимку, наслаждаясь спокойствием и одиночеством. Однако за все хорошее рано или поздно приходится платить, и время расплаты неумолимо близилось. Неприятный период прыщей, пушка над губой и ломки голоса почти минул, и Майкл приобретал то, на что никогда не рассчитывал, но то, о чем так часто говорили ему в детстве, – привлекательность, чувственность и чувствительность, которых не было у его божества. Теперь девчонки обращали внимание и на него. Медленно, но верно он достигал величия завершенности – как скульптура, над которой почти закончили работу.

В ту ночь Фред впервые позволил Майклу порисовать – так он, великий мастер прятать все важное на видном месте, это называл… Подобно божественному свету рисование спасет тебя от бренности мира, подарив иной, далекий и недоступный смертным, так он говорил, и каждое его слово Майкл трепетно хранил в альбоме памяти, как редкие цветы и растения.

– Почему сам не рисуешь?

– Я – Лидс. От меня зависит репутация семьи и школы, но ты… – он тяжело выдохнул и, положив руки на плечи Майкла, прикоснулся к его лбу своим, – ты свободен. И ты можешь. Я почувствую все то же, что и ты. Одна судьба у наших двух сердец: замрет мое – и твоему конец [30]. – Уголок губ Фреда слабо приподнялся. – Мы одно целое, Майкл. С того дня мы – одно.

Тем днем он называл день, когда они провели ритуал на крови в вересковом поле. Детская шалость, сущая глупость, но Майкл истинно верил, что они соединились особым образом. Фред раз за разом впускал его в святая святых – закулисье учебных и жилых корпусов. День за днем они призраками скитались по руинам прошлого, изучая редкие книги в читальных залах и полустертые надписи на столах в лекториях, чердак в часовне и погреб в трапезной, шкафчики в раздевалках и запертые ящики учительских столов – в карманах Фреда таились ключи от всего на свете. Тот, кто владеет информацией, владеет миром, и если это так, то Фред владел Лидс-холлом и, приоткрывая завесу знаний перед Майклом, скреплял их магическую связь, обращая ее в камень. Пугало Майкла лишь то, что Фред почувствует не только их духовное единство, но и то, что висело над ним дамокловым мечом, – его одержимость Грейс.