Желая Артемиду - стр. 12
Рассвет каждый раз заставал Майкла в самом неприглядном виде – пьяным, грязным, бледным, измученным, до отупения отрешенным от реальности. Со временем Майкл посещал занятия все реже – просыпал, не услышав будильника, или, обессилевший после рвоты, дрожал в мучительной лихорадке на холодном кафеле. Тщетность. Пустошь. Бесконечный простор. Слишком большая свобода – тоже клетка. Раз за разом приходя в себя, он думал, а не остаться ли в кровати навечно – просто спать и, просыпаясь, снова закрывать глаза, до тех пор, пока они не перестанут открываться. С устрашающим упорством он изучал себя в зеркале в надежде найти какой-то говорящий изъян, непостижимую печаль, которые могли бы выдать его пагубные пристрастия миру, но ничего не находил, проводя в изнуряюще бесполезном самоистязании часы и дни.
Он кивнул бармену – уже знатно захмелел, голова раскалывалась – и попросил повторить. Одним резким движением опрокинул в себя стакан, и по телу разлилось уже не такое ощутимое, но все еще приятно-успокаивающее тепло. Иллюзия всемогущества: он способен на что угодно. Мир не настолько удручающий и враждебный, разве что совсем чуть-чуть. Кровь прилила к щекам, лицо вспыхнуло, руки тряслись. Он играл в прятки с зеркальными поверхностями барных шкафов, подсвечивающих его лицо искусственным цветным светом, в ужасе понимая где-то на задворках затуманенного сознания, если с отражением все же удавалось повстречаться, что оно ему не принадлежит.
Он рылся в памяти, подобной старому сундуку, выбрасывая из него гнилье и вытряхивая пыль, но в нем не убывало: как назывался клуб? как он в нем оказался? кто он? что он? Фред? Музыка безжалостно била по ушам, он не слышал собственных мыслей. И лишь аромат хвои даммарного лака тонкой ниточкой связывал его с тем человеком, каким он хотел быть, и миром, в который так отчаянно стремился вписаться. Когда-то он брал в руки кисть или мастихин, и мир вокруг окрашивало красками, как тушью, – лучистое великолепие. Ничего, кроме образов, которые постепенно возникали на бумаге и полотнах. Теперь же все рассыпалось на части: бумага рвалась под напором грифеля, сам грифель ломался, тени утрачивали объем, перспектива терялась. Он искренне верил, что лишился некогда многообещающего таланта, а значит, и занятия можно пропустить – что уж переживать, если ему оторвало конечности и голову на поле боя. На поле боя с собственной семьей.
– Как тебя зовут? – спросил девичий голос за плечом.
Майкл отозвался не сразу, сраженный цветочным запахом, слишком искусственным и сладким, – он так и представил этот безвкусный пошлый флакон в виде розы.
– Как тебя зовут?
Не без усилий он повернул голову – в шее хрустнуло, будто внутри у него, как у игрушечного солдатика, что-то надломилось.
– Это ты мне?
– Кому же еще?
На него смотрели два густо подведенных и блестящих карих глаза.
– Проститутка?
Она отпрянула, точно возмутилась, но скорее ради приличия – в глазах все так же пылали нотки симпатии.
– Ну прости. – Он схватил незнакомку за запястье, усадил на круглую сидушку рядом с собой и состроил давно выученную гримасу сожаления, помогающую создавать впечатление чуть ли не девственника, хотя от этого звания его отделяло как минимум несколько десятков перепихонов разной степени неудачности.