Желая Артемиду - стр. 11
– Мы… мы поможем ей?
– Майк…
Сверкнула молния, очертив светом правую часть лица Эда. Слезы хлынули из глаз Майкла, и мрак вокруг поплыл кругами, острые плечики затряслись.
– Эй… – Эд присел, и их лица оказались на одном уровне. – Человечек, не плачь, я не дам тебя в обиду. Хочешь, поспим в моей комнате?
Майкл очень хотел, но боялся, что отец узнает и накажет, что Эд узнает и будет ругаться, если он испачкает его кровать.
– У меня мокро, – сказал он так, как говорил год, а то и два назад, – плохо выговаривая слова.
Эд обнял его и приказал идти в ванную. Майкл поплелся в спальню брата, растирая дрожащими руками глаза, и сделал все так, как он просил.
В чрезмерно большой, но чистой пижаме Эда забрался в кровать, где прильнул щекой к приятно холодной подушке, где одеяло было теплее, а простыни свежее, где окна защищали от дождя и грома – та же планировка, та же мебель, но все казалось приветливым и возможным. Здесь, в этих четырех стенах, все было так, как и должно быть. Как дома.
3
Бессмыслица. Хаос. Полнейшее непонимание.
Майкл бултыхался в пелене лихорадочного бреда, вагонетка которого неслась прямиком в ад. Какое-то время он еще собирал себя в охапку: причесывался пятерней, натягивал свежую одежду, размазывал чем придется краски и отправлялся на занятия в академию, разрешения на которые выбивал у отца раболепным унижением и покорностью несколько месяцев.
Отец считал Майкла «не от мира сего», что на его языке означало беспросветное сумасшествие, доказательством чего служило его желание стать художником, которые в итоге, как и все творческие личности, «тонут в шизанутости». И чтобы вытравить из Майкла бесполезную тягу к искусству, Джейсон стремился превратить его жизнь в схему без лишних ответвлений: обучение в Имперском колледже (программа по экономике и стратегии бизнеса), летние стажировки, должность за столом в совете директоров, брак с дочерью англичанина с богатой родословной – почетный и уважаемый член общества, недостаточно великий, чтобы занять отцовское место, но вынужденный выполнять одну главную задачу – не сесть в лужу. Правда, с этим Майкл справлялся с треском, кубарем скатываясь по ступенькам жизни. Он лез на стенку от цифр и скучных учебников – голова пухла от сухих знаний. Только в студии он обретал человеческий облик: деревянные мольберты, скрипучие этюдники, плотные холсты, потрепанные временем кисти и грушевидные, овальные и алмазные мастихины, тонкий льняной, едва уловимый запах масляных красок и едкий – разбавителя служили ему вполне осязаемым щитом, ненадолго, но все же отвлекая от удушающих мыслей, приглушая болезненные воспоминания о прошлом.
– Порядок? – спросил мистер Ларсон, опустив руку Майклу на плечо, да так резко, что тот едва не подскочил, но молча сглотнул испуг, чувствуя, что взгляд преподавателя устремлен не на него, а на холст. Прежний учитель, мистер Хайд, заметил бы его меланхолично-пьяное состояние, а вот Ларсона так поглотили тщеславные мысли о его месте в высоком искусстве, что он не обратил бы внимания, даже если бы Майкл отрезал себе ухо, а если бы и обратил, то посоветовал бы не заниматься членовредительским плагиатом.
– Не знаю, что с тобой, но продолжай в том же духе.
И без того тонкий рот Ларсона растянулся в улыбке так, что едва ли не исчез с лица. Наверняка он решил, что Майкл вдохновлялся картиной «Безумие» Мориса Утрилло: тот же зеленовато-серый мрак, недостижимые полосы света, черный силуэт, едва напоминающий человека, сидящий спиной к зрителям и жизни, – в какой-то степени так оно и было.