Жаркие пески Карая - стр. 9

Но пирожки были такими румяными и аппетитными, что Аленка не удержалась, откусила от одного, а потом и весь проглотила – он весь истекал сладостью и черемуховым ароматом, да еще и медом липовым, тетя Софья меду не жалела. Чай уже кипел, плевался на печке, Аленка расставила чашки, уселась у окошка ждать подругу. А дождь лил, как из ведра. Как будто кто разом сдернул летнюю картинку, смял ее и выбросил, а взамен развесил эту, серую, слякотную, мрачную. Улицы утонули в грязи, и девчонка, с трудом пробирающаяся среди луж чертыхалась, тянувшая за собой здоровенные боты, которые норовили соскочить и остаться в болоте, даже и не была похожа на Лушку – несчастная и промокшая. Наконец, она добралась до калитки, и уже через пару секунд копошилась в сенях.

– Тьху на тебя, Ален. Знала бы, что на улице такое, в жизни бы не пошла. Ужас.

Лушка стащила с себя промокшее пальтишко, пробежала босиком в мокрых чулках к печке, села прямо на пол, прижала ступни к печкиному нагретому бочку.

– Давай чай, утопленница. А то из-за тебя воспаление получу, вся грудь замерзла. И кофту давай свою, вишь моя промокла.

Лушка стащила промокшую одежду, бесстыдно повернулась к Аленке, и та с завистью оглядела подружку. Она прямо спереди была, как взрослая. Титьки торчали в разные стороны, беленькие, с розовыми штучками, даже смотреть было стыдно. И Аленка застыдилась, отвернулась, поволокла тяжелый чайник к столу

– И чего это я утопленница? Говоришь глупости. Я нечаянно упала.

Лушка засупонилась в Аленкину кофту, а та не сходилась, пупырилась спереди, трещала по швам. Но подружку это не смущало, она уселась за стол, отвалила себе сразу три пирога, подвинула варенье.

– Чего? Да как мамка твоя. Она ведь утопла, да прямо там где ты упала. В стремнине. Сеструхи говорят, сразу прямо на дно пошла, камнем. Это им Фроська сказала, та что на берегу.

Аленка молча смотрела на подружку. И в ее маленьком сердце загорался огненный, болючий огонек. Потому что она этого не знала… Потому что красивая и любимая женщина с фотки не должна была быть мертвой. И потому что она поняла – тогда, перед тем, как упасть, она ее видела. И, наверное, это она ее спасла…

С неба падали звезды… Они не были похожи на звезды, скорее на пушинки от одуванчиков, такие нежные и невесомые, дунь – их унесет. Но Аленка знала, что это звезды, потому что они сияли, переливались, как будто в их тоненькие лучи были вставлены бриллиантики, и это сияние отражалось в воде Карая. Струи в самом быстром месте, в той самой стремнине, которая чуть не убила Аленку срывались в бешеном темпе, сверкали, вроде их подожгли холодным серебристым огнем, и их журчание было похоже на пение. Вернее, оно так и было – струи пели. Пели на разные голоса, но этот хор сливался в одну мелодию, чистую, прекрасную, зовущую. Аленка не помнила, как она очутилась на берегу, батя ведь ей настрого запретил показываться даже на Ляпке, особенно вечером, когда темнеет. А сейчас темнеет рано – осень летит, как на парах, не успеешь пообедать, раз – и вечер. Пляж уже почти утонул в темноте, Аленка брела по холодному песку, ноги в полусапожках у нее вязли, но она не сдавалась, шаг за шагом приближалась к реке. Вот уже из темноты вынырнули прибрежные ивы, пение струй быстрого течения становилось все громче, почти оглушало, а звезды – пушинки начали тяжелеть, плотнеть, все больше серебриться, и над рекой выстроился мост из серебряных звезд, они встали коромыслом, а потом опустились ниже, первые и последние коснулись песка, и чуть качались, как будто приглашая. А с бархатного фиолетового неба посыпалась золотая крупа, Аленка даже зажмурилась, испугавшись, что крупа будет колоть ее щеки, но золотинки были мягкими, касались тихонько, оставляя золотую влагу на коже.