Жаркие пески Карая - стр. 7
Аленка дремала, и голос Лушки ей противно мешал, зудел у уха, вроде комар, и тихо и неприятно. Она даже отмахнулась от подружки, только что не попала ей по курносому носу, и Лушка отпрянула, неожиданно обидевшись.
– Дура ты, Аленка, тебе в куклы еще играть. С ней, как со взрослой, а она машет тут. Пойду я, сеструхи по шее надают, коль к ужину опоздаю, да и мамка врежет. Ты со мной? Иль жильца с зазнобой подождешь?
Аленка села на песке, посмотрела на подружку, и впервые в жизни ее широкое лицо с прозрачными щелками глаз показалось чужим и противным. Она отрицательно помотала головой потом кивнула, и, увидев, что Лушка ничего не поняла, сказала, шепотом, почему-то.
– Побуду. Вон погода какая, а батяня еще не скоро будет, он в город подался за зерном. Да и светло еще, какой ужин. Иди.
Лушка поднялась, постояла, потом развернулась и пошла, раскачиваясь, как утка, мотаясь из стороны в сторону толстой попой. И вот уже скрылась за прибрежными ивами, побежала по тропке в горку, вроде и не было ее. Аленка было прилегла снова, но песок быстро остывал, солнышко, торопясь скрыться за деревьями, как будто уводило летнее тепло с собой, еще чуть грело, но неспешно, стеснительно. Аленка вздохнула, встала, отряхнув ступни влезла в тапки, затянула потуже косицу и пошла к воде. Там, за мостиком, ведущим на ту сторону, в изгибе берега у нее было тайное местечко. Над быстриной нависал ствол старого дерева, он сиял в вечерних лучах, надраенный до блеска быстрой водой, по нему можно было забраться далеко, сесть верхом, смотреть в сверкающую глубину реки, представлять себя русалкой. Аленка так и сделала. Набрала чуть подале полузасохших цветов, мыльники еще цвели, ромашки кое-где, мальвы, быстренько сплела венок, больше похожий на мочало, распустила косицу и напялила свое творение на голову, точно как русалка. И, цепляясь руками и ногами за ствол, долезла почти до конца, села, поправила волосы и тихонько заныла песенку, которую слышала вчера – пели Лушкины сеструхи.
– Мы собирали их Олеее…
– Ох, васильки, василькиии… – Сколько вас выросло в пооооле – Помню у самой рекииии
И тут, на той стороне, в зарослях камыша мелькнуло что-то светлое. Вроде платье – длинное по пят, ажурное, красивое. Чьи-то легкие руки, белые, как будто вылепленные из снега раздвинули камыши, нежное лицо проявилось из небыли, но рассмотреть его не получилось – волны светлых волос скользнули, закрыв его полностью. Аленка вскрикнула, тряхнула от страха головой, венок съехал ей на глаза, она попыталась его скинуть, но не удержалась, вцепилась в отчаянной попытке за скользкие ветки, но озябшие пальцы разжались, и она рухнула в воду. От дикого холода у нее перехватило дыхание, она пару раз махнула ослабевшими руками, но стремнина была безжалостной. Она сковала ее, как тисками и понесла вперед, крутя легкое тело в водоворотах, как кукольное.
– Гляди, Прош, живая… Давай скорее, там в лодке тряпка какая-то была, сейчас я принесу. Три ее, растирай, она, вон, синяя. К тетке Фроське ее поволочем, она ближе всех. Да не стой ты!
Аленка плыла в чудном тумане…Он был белесым и холодным, как будто она попала в облако. В такое, как они бывают перед недалеким дождем, еще не тучи, но уже и не облака, тяжелые, плотные, серые. И было так зябко, что внутри все тряслось, ходило ходуном, но пошевелиться не получалось. Кое-как, с трудом она разлепила веки и увидела чьи-то глаза. Узкие, темные, растерянные, испуганные. Они смотрели ласково, с тревогой, и этот взгляд согревал Аленкино замерзшее нутро, как будто от них шел живой теплый ток.