Жаркие пески Карая - стр. 46
Вот и сейчас, слушая Катерину, она то проваливалась в свое тихое забвение, то выныривала, с беспокойством поглядывая не разбудила ли толстуха Ксюшку, и вот это неприятное раздражающее противное чувство сосало под ложечкой. Софья слушала молча, позвякивала подстаканником, то поднося чай к бледным губам, то передумав, ставила стакан на стол. Видно было, как ей тошно слушать это все, но Катерина была настырна, не выгнать
– Так он, Катя, домой перестал заходить… А как зайдет, так падает прям на пол в сенцах, так и спит. Сейчас сенокос второй, первый еле вытянула, хорошо соседи помогли. А сена не будет, куда корову-то дену? Девчонкам молоко нужно…
Софья чуть не плакала, она совсем уже не была похожа на ту, стройную, чернявую казачку, победно смотревшую на Аленку с крыльца – старушка старушкой. Катерина вскинулась, развернула сразу три конфеты, одну за одной понакидала их в бездонную прорву рта, зашепелявила, не прожевав.
– Ну…Корову… Корову, хошь, я у тебя заберу. А молока девчонкам твоим продам, задешево, не звери ж. Моя, ты знаешь, в овраге потопла, телка еще мала. А твоя мне как раз, да и тебе полегче. Ленка к бабке умотает, а тебе с Ксюхой и козьего хватит. Куда вам…
Катерина захлопала толстыми губищами, вроде как прямо вот сейчас корову сведет с двора, но Софья вскинулась, звонко крикнула.
– Корову тебе? Ишь ты! Морда не треснет бесстыжая? А ну-ка, что расселась, как барыня? Некогда мне с тобой чаи распивать, дел по горло. Давай, давай, сбирайся.
Катерина отскочила к крыльцу, торопливо напялила тапки, крикнула сипло.
– Ну и дура! А я ей ищо хотела своего братца твоюродного в работники сосватать, он в субботу приезжает. Насовсем, кстати. Холостой! Хрен теперь вас познакомлю, отрава ты хоперская! Чига! Что с тебя взять…
С Аленки дремоту, как рукой сняло. Она выдернула зыхныкавшую Ксюшку из кроватки, уложила рядом, прижала покрепче, и с изумлением смотрела, как вдруг совершенно рассвирепевшая Софья схватила ухват, и выставив его перед собой, как пику пошла на Катерину. Но та, вдруг оказалась проворной, крутнулась, вколыхнув студень своего рыхлого тулова и выскочила в сени. И через минуту ее пылающие щеки осветили сумерки вечереющей улицы, как будто зарево.
– Попомню я тебе! Ишь, фря поганая. Мужика удержать не могла, плохо ему с такой дурой, коль запил, да по юбкам мотается. Так и сдохнешь – не жена, не вдова. Целуйся со своей коровой!
Аленку вдруг разобрал такой смех, что она, сдерживаясь, чтобы не разбудить заснувшую Ксюшку, положила сестренку в кроватку, подошла к Софье. А ты вся полыхала от злости, руки у нее тряслись, ресницы дрожали, она смахивала слезы, и странно давилась, как будто старалась не зарыдать.
– Теть Сонь… Ну, хватит… Я завтра к Проше схожу, насчет сенокоса, он не откажет. У него дружков полно, да еще Джура тут косил сам, тоже поможет. Справимся, не плачь. А то Ксюшку напугаешь.
Софья справилась с собой, притянула к себе Аленку, усадила рядом.
– Никогда, девочка… Никогда не иди за того, кто другую любит. Неважно – живая та другая, или мертвая – это не имеет никакого значения. Никому не верь, ничего не предпринимай, чтобы его отнять – бесполезно. Запомни мои слова. Лучше одной быть, чем нелюбимой. Жизнь становится черной, а ты пылью придорожной. И сделать нельзя ничего…