Жаркие пески Карая - стр. 43

…

Когда Аленка вошла во двор, жених с невестой уже выходили из дома. Прокл по сравнению с маленькой, раздавшейся вширь Машкой, казался огромным – настоящий шкаф. Да он и вел себя так – напряженно выпрямившись, глядя перед собой в одну точку, он держал руку бубликом, а шея его и плечи казались деревянными. На Машку же было смешно смотреть. Если взять колобок, приставить к нему второй, поменьше, на котором нарисовать четыре кругляшка – два повыше, блекло-голубые, один посредине – с двумя дырочками, как пятак у поросенка, и один внизу – ярко-розовый, напялить на верхний колобок ажурный веночек с косо прилаженной к нему кружевной фатой, а на нижний натянуть короткое кружевное платье, из под которого выглядывают две толстые ножки в светлых тапках – получится невеста. Машка пыхтела то ли со страху, то ли от напряжения, крепко держалась за деревянный бублик и тоже смотрела перед собой. И вдруг грянуло! Да так громко и неожиданно, что не только Аленка – сам жених вздрогнул и присел, и сразу стал похожим не на шкаф, а на испуганного слоненка.

“Посадили яблоньку… Та-на-на, та-на-на, та-на-на…Посадили яблоньку. Яблонька-то медова…А Мария молода. Та-на-на- та-на-на. По саду гуляала…Два цветочка сорвала… Проклу оба отдала…Та-на- на… Та-на…на…”.

Это девчонки в съехавших набок кокошниках, наконец спелись, прокричали звонко, пустились в пляс, разбрасывая направо-налево ромашки, сунули две в руки обалдевшей Машки, а ты пихнула их в руку Прокла. И тот так и стоял – в одной руке зажав ладонь невесты, в другой две ромашки. И вид у него был такой, что Аленке вдруг захотелось и заплакать и засмеяться одновременно.

– Ишь, багабна́скиро*… Орут, как овцы, уши глохнут. Ты, красивая, не грусти. Хочешь, колечко дам. Вчера на базаре выменял, красивое. Как сережки твои.

Аленка вдруг так явно почувствовала запах степи – полыни, чабреца, ветра – этот аромат воли ни с чем нельзя было спутать, что на секунду забыла то, что сейчас ее так потрясло – тоскующие и пустые глаза Прокла, обернулась. Позади стоял Джура. В цыганской одежде – узких атласных штанах, парчовой рубахе он казался совсем взрослым, настоящим цыганом, красивым и вольным. Черные кудри, зачесанные назад блестели на солнце, он улыбался ласково и чуть насмешливо. Взял Аленку за руку, потянул за палец, и холодок металла быстро согрелся, колечко, как будто сразу прижилось на Аленкиной руке. Она хотела было его стащить, но Джура прижал ее руку, цокнул языком.

– Не обижай. Я от души. На память…

И моментально исчез, как будто его сдуло – в глубине двора громко и недовольно что-то кричала Зара, перемежая цыганские слова с бранными.

Аленка подняла руку. На пальце переливалось колечко. Оно и вправду было похоже на ее сережки, такой же листик, просто один в один. Совершенно растерявшись – брать, не брать, она постояла в задумчивости, хотела было снять, но кто-то тронул ее за локоть.

– Не трогай. Кольцо – оно такая штука… Хозяев, как теряет, так и находит. Само…

Баба Динара улыбалась и смотрела на арку калитки. Оттуда выходили молодые, и Аленке показалось, что про кольцо ей сказал кто-то другой, не баб Дина. И она стащила его и положила в кармашек платья.

Аленка уже очумела от колготы и духоты этой свадьбы – столько народу, чуть ли не все село, как оно вообще поместилось в доме… Хотя дом Машки – это не их с батей халупка, это настоящий дворец. Меланья, тетка Мила, в смысле, совсем не подходила на роль хозяйки этого дома, так, приживалка, может, а вот отец Машки, дядя Олег – даже очень, настоящий хозяин. Хоть и маленький, черненький и приземистый, как будто его распластали по земле, не человек – таракашка, а взгляд гордый, как у кочета, толстые пальцы маленьких, женских ручек все в перстнях, а короткие ноги, вбитые квадратными ступнями в дорогие, переливающиеся на солнце ботинки стояли на земле твердо и уверенно – не столкнешь. Меланья сегодня тоже принарядилась во все чистое и нарядное, даже привычных темных кругов под мышками на обтягивающем ее, парчовом платье не было – стоит рядом с мужем пава павой, смотрит чуть прищурясь, шевелит напомаженными губами. К этому времени даже они подустали, присели на лавку во главе уже почти опустошенного стола, приложили ладошки к побледневшим щекам – один с одной стороны, другая с другой – пригорюнились. Вдруг Меланья увидала Аленку, оживилась, поманила ее к себе