Жаркие пески Карая - стр. 41

Кто -то плакал в прибрежных кустах. Тоненько, неприятно завывал, всхлипывал, выл, как попавшая на цепь молоденькая сучка, заходился от тоски и одиночества. Аленка разом вынырнула из своего зачарованного мира, перевернулась, упругими махами крепких рук преодолела течение, вышла на песок и снова прислшалась. Она знала – там, за кустами спрятался маленький пляжик с лавочкой, скорее даже не пляжик – отмель, на ней часто собирались молодые пары, целовались до измора, благо лавочка была скрыта от людских глаз. Плач доносился оттуда.

Аленка пробралась сквозь ветки, сжимаясь от уже вечернего холода, ругая себя, что вылезла из теплой, по сравнению с воздухом воды, раздвинула заросли молодой полыни и… увидела Машку. Она сидела на лавке, почти прикрыв доски раздобревшей задницей, и ныла. Плакать, она, похоже уже не могла, нос распух, мягкие щеки дрожали, как кисель, глаз почти видно не было – куда делась ее победная кукольная красота одному Богу известно.

– Ты чего? Маш? А Прокл где?

Машка подпрыгнула от неожиданности, с ужасом глядя на откуда-то вынырнувшую девушку и распущенными, потемневшими от воды волосами, побелев от страха,всматривалась,пытаясь узнать. И Аленка увидела, что у Машки круглый, ненормально большой живот. Тогда, при первой встрече, она этого не заметила, а сейчас Машка как-то неудачно повернулась, платье обтянуло тело и все стало ясно.

– Господи! Ленка! Ты что ли? Чуть не померла со страху, что тебя носит по кустам? Да голая еще. Очумела?

Аленка подошла ближе, тронула Машку за плечо.

– Ревешь то чего? На всю реку слыхать.

Машка всхлипнула, вытерла обмякший рот рукой, потрогала нос. Потом развернулась всем телом, ткнула себя пальцем в живот.

– Видала? Братику твоему сводному спасибо.

– Так свадьба же у вас, что ныть то? На днях уж.

Аленка снова почувствовала к Машке то же самое – презрение, гадливость, и, почему-то, зависть. Прогнала это чувство, оно затаилось, но не исчезло.

– Свадьба… Сваааадьбаааа.

Машка тянула слова, как будто пробовала их на вкус и лизала распухшим языком, как петушка на палочке.

– Он бы и не женился, коль не это! Молчит, не признается, а я чую – не любит. Вот не любит, гад, так это у него, случилось…. Поняла? Слуууучиииилось!!! Так и сказал.

Аленке совсем не хотелось утешать эту корову, да и жалости к ней она особой не чувствовала, но оставить дуру здесь одну она тоже не могла.

– Вставай. Пошли. А то я тут околею, холодно в купальнике. Пойдем берегом, у меня на Ляпке сарафан остался. Оденусь, провожу тебя. Да не вой. Прокл, он хороший, добрый, не бросит.

Машка встала и послушно поплелась следом, и вправду, как корова с выпаса.

Когда они дошли до Ляпки, совсем стемнело. Аленка натянула сарафан на уже обсохшее тело, попрыгала на песке, прогоняя остатки холода, и тут увидела огромную фигуру, отбрасывающую под уже поднявшейся луной длинную, до самой воды, тень. Толкнула сомлевшую Машку в мягкий бок, и вытерла ладонь о сарафан – точно, настоящая квашня.

– Вон он жених твой. Не реви.

Прокл подошел, аккуратно приобнял Машку на плечи, повернулся к Аленке.

– Спасибо, лягуш, нашла мою беглянку. С час бегал.

Он вдруг замер, внимательно посмотрел ей в глаза, присвистнул.

– Ух, Ален. Ну, у тебя и глазищи. Озера! И в каждом по луне.