Жаркие пески Карая - стр. 40

Аленке вдруг захотелось взять что-нибудь такое – лопату, грабли, ухват и погнать бабку подальше от глаз, да так, чтобы у той пыль из-под стоптанных башмаков летела. Баба Клава поняла, встала, оправила юбку, помолчала.

– Ты, баб Клав, домой иди. Мне сплетни твои слушать не интересно и не хочется. Уходи!

Старуха зло скинула кота, который снова залез к ней на загривок. выплюнула слова, как змея яд.

– И не слушай. Только Гаптарихе особо не верь. Сживете со свету папку – то…

Аленка собиралась на речку. За все это время, с тех пор, как она приехала домой у нее не было времени даже искупаться, хорошо хоть вообще приходила к реке, хоть пару раз. А вот сегодня, когда все дома было сделано, сестренка задремала, спокойно и вольготно дыша крохотным носиком, а София хоть чуть чуть расправила сжатые в вечной судороге плечи, Аленка собралась к реке. Не просто посидеть у воды, ей вдруг дико захотелось опуститься в освежающую воду Карая, лечь на упругие струи течения, как она делала когда-то, отдаться его воле, закрыть глаза, и так, лишь слегка напрягая руки и ноги, чтобы держаться на воде, плыть, как рыба – спокойно, уверенно, радостно. Софья посмотрела на падчерицу, полюбовалась ее стройным, еще не девичьим, а поджарым, как у мальчишки телом, подошла и поправила лямку на остром плече.

– Кузнечик ты еще, Лена. Вот прямо настоящий – ручки-ножки огуречик. Косточки, глазищи, да волосы копной, вот и вся девица. Ну, ничего. Все будет. Надо только подождать. Ух, какой у тебя кулончик интересный.

Софья хотела дотронуться до Аленкиной лилии на шее, но та резко дернулась, отпрянув, как будто не хотела, чтобы чужие руки дотрагивались до маминого подарка. И Софья поняла, отстранилась, спряталась опять в себе, сжалась.

– Злишься на меня? Зря. Я тебе не враг, наоборот, Ленушка. Счастья у меня нет особого с папой твоим, да, но ты тут не причем. Не случилось.

Софья вдруг сама поняла, что разоткровенничалась, сжала губы в прямую линию, отошла к кроватке дочки, поправила одеяло, натянула – спрятала бледные ручки, сложенные вместе, как у зайчика, чтобы не замерзли. А Аленка вдруг разозлилась… Сама ведь устроила это все, а теперь вон – плачется.

– Злюсь? Да. Ты к бабке Клаве бегала, приворот на батю делала. Так чего теперь хочешь, от этого никто добра не видел.

Софья подняла на нее глаза, и Аленке вдруг стало стыдно. Такой тоскующий и нездешний взгляд был у мачехи, что у нее кольнуло в груди.

– Сказали уже… Ну да…Позарилась на папку твоего, да и бабушка твоя хотела, чтобы мы сошлись. А он все мимо. Ну и…

Аленка дернула подбородком, упрямо тряхнула головой, ей совсем не хотелось слышать эти бредни, она бы вообще с Софьей не общалась бы… Если бы не мама…

– Ладно, теть Сонь. Пойду я, искупнусь, стемнеет а то. А бабка Клава – она противная, от нее добра не жди.

…

Карай лег у ног Аленки, как ласковый, соскучившийся пес, лизнул прохладной водой захолодевшие ступни, окутал ароматами прибрежных трав, водорослей, засыпающих цветов. Скинув сарафан, Аленка поежилась от подступающей прохлады, вступила в воду, походила по песку, привыкая, а, собравшись с силами, вошла в темную воду, как нож в масло, доплыла до середины, а потом легла, отпустила себя, влилась в эти струи, и потекла вместе с течением плавно, как русалка. Берега уже начали таять в подступающих сумерках, и опустилась такая звенящая тишина, что мир перестал быть реальным, стал сумеречным, волшебным. Аленка бы, наверное, так и уплыла бы невесть куда, но странный звук прервал тишину, и хотя он был тихим, но резанул по ушам.