Жаркие пески Карая - стр. 38

Она почти не касалась пола, который уже был виден, весь морок начал исчезать, растворяться, и перед Аленкой снова проявилась ее комнатка – янтарные стены, беленый бок печки, кушетка. А мамы уже не было, только легкий отсвет зеленоватой воды еще виднелся под потолком.

Окончательно Аленку привел в чувство жуткий стук. Кто-то молотил по двери, да не просто молотил, бил, как кувалдой, дверь моталась и была готова слететь с петель. Аленка подскочила, откинула щеколду и в комнату влетел растрепанный Прокл.

– Ты чего, лягушка? Влез кто? Я по тропке шел с реки, от твоего крика аж уши заломило! Обидел кто?

Аленка вдруг разревелась. Да так, что слезы градом хлынули из глаз, ее всю затрясло, заколотило, а потом она обмякла без сил. Странный приступ прошел, и, прижавшись к широкой, теплой груди Прокла она вздрагивала, всхлипывала, что-то лепетала, как маленькая. А Прокл гладил ее по мокрой спине, по голове, отводил с лица влажные пряди и приговаривал, как старичок

– Ну ничо… Ничо… Как обженимся с Машкой, переедешь в дом. Испугалась, маленькая… А хочешь я тут с тобой посплю – вон, в сенцах? Ну, не плачь, лягушенька. Большая ведь, девица…

…

Гаптариха молча выслушала Аленкин сбивчивый рассказ, с минуту пускала в потолок ровные серые кольца, потом спросила хрипло.

– Про Стеху мамка тебе ничего не говорила? Или нашептала?

Аленка отрицательно покачала головой, Гаптариха кивнула.

– Ну и ладно. Ее и так уж Бог наказал, дуру -то мою. Придешь через два дня, я воску наберу, много надо. Отливать будем папку твоего. И фотографию надо. Найди.

– Ну да… Болтали – все спалил, а не, жить можно. Сама подбелила, иль кто?

Аленка все время чувствовала странный запах своего нового дома – острый, как будто пряный, с примесью гари и дымка. Баню, спасли, конечно, но парилка сгорела полностью, стенки моечной подкоптились, как будто из специально обработали лампой, и только комнатка для отдыха оказалась не тронутой, огонь обошел ее, в ней Аленка и жила сейчас. Сама побелила мазаные стены, повесила занавесочки, застелила кровать узорчатым покрывалом, что выдала ей Софья, а больше и ничего не надо было – и так хорошо. Вот только в сенцах от жара полопалось маленькое оконце, его никто не стеклил – лето, жара, а в зиму здесь жить и не собирался никто. Вот в это окно и влезла круглая, потная физиономия, торчала с таким выражением маленьких, поросячьих глазок, вроде она застряла в дыре, смотрела недобро, придирчиво. И запах гари и дымка разом разбавился запахом плесени и прели – той, которая плюхает под ногами поздним октябрем, превращается в кашу, а потом вдруг истлеет, почернеет, пропадет. Аленка вздохнула, открыла двери сеней, кивнула, приглашая. И сразу черный кот обвился вокруг ее ног, плотное, упругое тело прижалось настойчиво, и почему-то это настырное касание показалось Аленке опасным.

– Баб Клав. Заходи, раз пришла, что у в окно-то лезть. И кот твой уж пролез, не кот, а ужас просто.

Бабу презрительно покосился на Аленку, змейкой вылился в приоткрытую дверь, и уже через секунду сидел у бабки на плече.

– Зайду, что не зайти. Да и разговор есть.

Бабка широко распахнула дверь в комнату, как будто собиралась выезжать туда на тракторе, сшибла неуловимым движением с плеча кота, подождала, пока он не скроется в глубине Аленкиной комнаты, вздохнула облегченно. Ее широкая, как печная полать грудь приподнялась и опустилась, появилось такое чувство, что по телу старухи прошла морская волна. И вонь снова сменилась запахом воды, как когда-то, давно…