Жаркие пески Карая - стр. 35
– Иди в дом, Стеха, растелешилась тут. Не пугай девчонку.
Гаптариха толкнула дочь в сторону крыльца, раскрыла калитку, утянула Аленку на улицу. Потом накинула крючок, сипнула глухо.
– Не в себе она. Давно такая.
Глава 21. Страшный приворот
Батя спал на лавке в дальней комнатке. Когда-то она была кладовкой, а весной в ней селили цыплят, и Аленка любила эту крошечную, светлую каморку – залезет туда, зимой то сунет ручку в банку с сушеными яблоками, то оторвет кусочек пастилы – спокойно и сладко. А весной усядется на низкий широкий табурет, любуется пушистыми комочками – сыпанет им немного вареной и чуть подсушенной манки, смешанной с желтком, или принесет молоденькой муравки с улицы. Возьмет одного, посадит на ладошку – цыпленок косит на нее круглым глазком – бисеринкой, попискивает тихонько. Давно это было, потом комнатку побелили, окошки украсили занавесками, и вот теперь, как оказалось, в ней все больше ночевал батя, уходил от молодой жены и дочки.
Аленка, стараясь не скрипнуть, прикрыла за собой дверь, на ощупь добралась до окна, приоткрыла занавески так, чтобы лунный свет хоть немного осветил комнату, постояла молча, глядя, как батя храпит раззявленным ртом – натужно, как будто ему трудно дышать. Он почувствовал чье-то присутствие, задышал часто, задергал веками, но успокоился, снова захрапел. Аленка достала свечку, спички, постояла, стараясь не дышать, стараясь успокоить выпрыгивающее из груди сердце. Но потом свечку все же зажгла, сжалась от неожиданно метнувшегося по стенам света, прикрыла огонек ладонью, подошла к кровати. В неверном свете подрагивающего пламени лицо Алексея казалось странным, он как будто не спал, а находился в другом измерении, жил там, с кем-то разговаривал. И поэтому губы у него шевелились, глаза дергались под смуглыми натянутыми веками, кожа на лбу то сходилась складками, то натягивалась, подчеркивая надбровные дуги.
– Иринка… Иринка… Погоди… Прости… Не виноват…
Аленка даже подпрыгнула – голос отца был хриплым, но совершенно не сонным, ясным, вроде он и не лежал здесь с закрытыми глазами, а был в полном бодрствовании, говорил с кем-то. Но нет… Батя все так же спал, только вот грудь ходуном ходила, да пальцы дрожали и крючились, как будто он старался ухватить кого-то, удержать. Аленка подняла свечку над головой, как ее учила Гаптариха, чуть наклонила в сторону спавшего Алексея, а потом стала водить над ним, медленно, спокойно. Если бы кто посмотрел со стороны, ему бы показалось, что за пламенем свечи тянется длинный огненный след, тягучий, как резина.
Свечка не коптила и не гасла. Она горела ровно, потрескивала, вспыхивала тоненькими огненными иголочками, пламя то пласталось параллельно полу, то вставало столбиком, дыбилось, стараясь дотянуться до потолка. И вдруг что-то случилось. Свечка дрогнула в руке Аленки, вспыхнула, но пламя изменило цвет, оно стало пурпурным, темным, почти черным. И этот черный огонь неожиданно ярко осветил дальний угол комнаты, а там… Там Аленка увидела небольшой холмик с тонким, красиво вырезанным из дерева крестом. А на кресте маленькая фотография в черной глянцевой рамке – той самой женщины, фото которой хранил батя. Мамы…
Аленка была на этой могилке всего один раз. Она помнила это плохо, могилка была за оградкой кладбища, на склоне, под старой, склонившейся над холмом березой, вернее, это даже и могилкой нельзя назвать было. Так – крошечный холмик с крестиком. Вот только лицо на фотографии было совсем живым, маленькой Аленке хотелось подойти и погладить женщину по светлым курчавым волосам, таким мягким и настоящим. Но батя крепко взял ее за руку и повел вниз по тропинке. А потом поднял на руки, чмокнул в нос, сказал тихонько.