Жаркие пески Карая - стр. 32
– Иринка, не гони… Ну прости ж ты меня, проклятого, ночи не сплю, пожалей…
Голос Алексея звучал глухо, бессильно, как будто ему зажали горло, и он борется с этим, выталкивая слова с трудом.
– Что ж ты казнишь меня так, девочка, изошел я уж весь. Забери – жить нечем, дышать не могу.
Он встал, и Аленка с ужасом смотрела, как худое тело бати сначало нависло над стремниной, а потом он, оттолкнувшись с силой от берега бросился в поток, и в черной воде только и мелькнула рубаха, надувшаяся пузырем на спине. Аленка с визгом бросилась к воде, но что-то случилось, Карай вздыбил спину, ощерился, как взбесившийся кот, и выбросил обмякшее тело Алексея на берег. Тот встал на четвереньки, постоял так, а потом упал на бок со стоном, свился в клубок, замер.
– Батя! Батя, Господи! Ну что ты!
Аленка подбежала к отцу, встала на колени, схватила его ледяные руки, начала растирать, но Алексей пришел в себя, сел, очумело посмотрел на дочь.
– Не принимает, Аленушка. Не принимает меня мама, как не прошу. Виноват я перед ней, дочушка. Нет мне прощения!
Алексей встал легко, как будто ничего и не происходило, покачался и пошел вперед. И только по деревянно застывшим плечам и странной походке, с загребающими песок ступнями можно было понять, что мужик не в себе – то ли пьян, то ли вот-вот умрет.
…
– Зайди, девка. Только ноги раззуй, Стеха полы помыла, не натопчи.
Гаптариха толкнула дверь, пропуская Аленку в сени. Дверь была такая чудная, каких Аленка никогда и не видела – может быть такие описывают сказочники в старых сказках – деревянная, с двумя узкими створками, покрашенными в золотисто-голубой, правда золото стерлось, лишь угадывалось кое-где, особенно эта позолота хорошо сохранилась вокруг мутноватых стекол, удерживаемых ажурной проволокой. Аленка провела пальцами по металлу, обернулась на старуху, но та промолчала, подтолкнула ее в спину острыми пальцами, а потом прикрыла дверь плотно-плотно, задвинула щеколду.
– Что ты рот раззявила, вроде и не видела дом-то. Старый у нас дом, вековой. Прапрабабка моя еще тут жила, прапрапрадед строил. На века. Не то что вы, трычки. Фьють – то тут, то там. Иди уж, чего встала.
Аленка уже и не удивлялась – ни темному от времени дереву стен и потолка, ни мощным доскам чуть щелястого пола, на который то там, то тут были набросаны цветные половики, ни потолку, который держали мощные бревна. Она прошла мимо огромного сундука, бросив взгляд на пудовый замок, подождала, пока старуха не обойдет ее сзади, а потом пошла за ней, по дороге разглядывая высокий ларь, украшенный желтоватой кружевной салфеткой, грубые полки, забитые разнокалиберными тарелками, здоровую, рубленую кадку, длинную, через всю комнату скамью.
– Стой. Вот туда.
Аленка нырнула в узкий проход между печкой и широким столом, и там в укромном месте притаилась старухина спальня, маленькая, как конура.
– Тут будем. Я тут силу особую имею, уж не знаю чего. Садись. Не на кровать, на табурет садись.
Аленка опустилась на низкий, мощный табурет, стараясь не очень пялиться смотрела на кровать чудной бабки. А кровать была настоящим шедевром – высокая, узкая, вся в кружевных подзорах и накидках, со стопкой пышных подушек, выстроенных пирамидой от огромных до крошечных. На удивление Гаптариха тоже не села на кровать, пошарила снизу, вытянула низенькую скамеечку, села. Острые коленки натянули юбку, и бабка стала похожа на кузнечика с чудной патлатой головой.