Жаркие пески Карая - стр. 24
Поток тепла вдруг свернулся клубком, уменьшился, а потом и лопнул, сменившись холодом, и у Аленки заледенело нутро. Аж кишки зазвенели, как будто туда накидали снега. Бабушка всмотрелась в ее побледневшее лицо, поджала губы, покачала головой. Но Аленка не дала ей ничего сказать, быстро закивала головой, промямлила.
– Поеду. Когда?
– На третье число билет. Как раз каникулы, а свадьба в июле. Тут на поезд посадим, там отец встретит. Вещи собирай.
Глава 14. Сережки
– Вот ведь, отпускаю… Душа не спокойна за тебя, Алена! Привыкла, гляди-ко… Ну, обещай!
Баба Зина вдруг всхлипнула, покраснев худощавым лицом, вытерла глаза, которые непривычно для такой боевой дамы повлажнели, притянула Аленку к себе, зацеловала быстро – то в щеки, то в лоб, то в нос. Аленка вдыхала, ставший таким привычным запах гвоздики и роз, и впервые не воротила нос от этого сладковатого и душного шлейфа, вечно витающего вокруг бабушки, а таяла от жалости и нежности
– Ну ладно, бабуль… Я ж не надолго, в августе приеду. Ты сама говорила, что бате поддержка нужна, кто ж поддержит. Ну что ты переживаешь?
Она гладила бабушку по вздрагивающей спине, и по жестким налаченным волосам, успокаивала. Михал Сергеич топтался поодаль, старался не смотреть в их сторону, выговаривал что-то сердито смущенному Гриньке, и тот так энергично кивал, что вихры подпрыгивали, завивались в штопор еще круче, и, казалось, тихонько звенели. Бабушка чуть успокоилась, отстранила Аленку, покрутила ее, рассматривая все ли в порядке. Вчера она купила внучке новое платье – скромное, цвета какао, с расклешенной юбкой и белым воротничком, украшенным строгим бантиком, и в этом платье Аленка казалась совсем взрослой и немного чужой.
– Ты платье не помни, встречают по одежке. А то скажут, что бабка тут тебя в черном теле держала. И туфли, перед остановкой протри, я тебе салфетки положила в сумку, сверху. Ни с кем не знакомься, ни с кем не говори. Подарки не перепутай, на каждом записочка – что кому. И вот…
Стесняясь, хмыкнув куда-то в сгиб локтя, вроде это и не она, а какая-то глуповатая деревенская старуха, бабушка покопалась в кармане своего шикарного широкого пыльника, вытащила сверток, сунула его Аленке.
– В поезде раскроешь. Это тебе от меня и дедушки. На свадьбу наденешь. И вон, глянь-ка!
Бабушка отошла в сторону, и Аленка рассмотрела в глубине вокзальной площади – прямо у памятника Ленину долговязую, сутулую фигуру. Паренек переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял очки и близоруко всматривался вдаль.
– Добеги уж, попрощайся. Давно уж трется тут, жених. Музыкант подслеповатый…
Бабушка подтолкнула Аленку, и та вприпрыжку поскакала через площадь, тихонько хихикая – уж больно Евгеша ожил, воспрял, заулыбался лучезарно, увидев кто к небу спешит.
– Я проводить, Елена. Вот…
Он вытащил из-за спины букетик – и где он набрал таких ромашек – огромных, упругих, солнечных. Аленка взяла букетик, постояла молча. Евгеша тоже молчал, ел ее глазами.
– Ладно, Женьк. Пойду я. А то поезд уйдет.
Евгеша кивнул, развернулся и пошел к автобусной остановке, сгорбившись, как будто нес что-то тяжелое. А Аленка, перебежав площадь, уложила букетик на столбик забора и забыла про него уже через секунду.
…
– Ты, детка, посиди здесь, в коридорчики, на откладном. Я там, на твоем месте инвалида уложила, ему до Москвы, а тебе ехать пару часов. А то купили ему в плацкарте, да на боковом, а у него от шума голова лопается. А хочешь, я тебя на его место отведу?