Жаркие пески Карая - стр. 15
Вот и сегодня она пришла к реке, к маме. Уже утих первый бешеный взрыв несвоевременного разлива, подморозило, Карай успокоился, задремал как будто, утих, смирился. Края разлившейся до самых огородов пены превратились в ажурное ледяное кружево, оно похрустывало под маленькими Аленкиными галошками, и становилось не страшно, как будто сказочно. Уже темнело, за рекой разливался оранжевый закат, он красил темные верхушки кленов и черемух в алый и бордовый, и казалось что кто-то поливает лес кровью. Но все равно было не страшно, далекие уханья филинов и зовущие голоса каких-то зверей делали мир живым и обитаемым, хотелось тихонько идти через мосток, слиться в этим сказочным миром, стать ему своей. Аленка прислонилась к теплому, нагретому за этот чудной февральский день стволу ивы, прижалась к нему всем телом, замерла, слушая. “Уггууу, ыыыы, ией-ю, фух, Угууу” – лес разговаривал с ней на своем языке, Карай отвечал журчанием и полными усталости вздохами. Плотно закрыв глаза, Аленка, как будто задремала, звуки приблизились, стали громкими, чуть тревожными. А потом вдруг стихли и тишина зазвенела тоненько, обморочно.
– Пришла, девочка… Я знала, что ты придешь. Ждала уж…
Аленка почувствовала тепло на своей застывшей руке, рука мигом согрелась, как будто она натянула варежку, ту самую, что забыла дома. А потом тепло стало еще жарче, Аленка открыла глаза, повернула руку ладошкой вверх, согнула пальцы, как будто боялась упустить этот жар, и увидела маму. Мама сегодня была еще прекраснее. Ее распущенные до пояса светлые волосы светились в закате золотом, венок из кубышек тоже казался золотым, и это теплое сияние удивительно красило ее, делало юной и нежной.
– Мама. Я хочу уйти с тобой. Завтра свадьба!
Мама чуть усмехнулась, обняла Аленку, притянула ее к себе, и они вместе опустились прямо на снег. Но снега не было. Они сидели на полянке, сзаросшей цветами, пахло летними травами и немного сеном, а еще, почему-то черемухой.
– Нет, Ленушка. Это не твоя пора. Ты все время бежишь, торопишь время. Торопыга.
Аленка положила голову маме на колени, жмурилась от удовольствия, замирала от ласки теплых пальцев, перебирающих пряди ее волос.
– У тебя, Ленушка, волосы мои. И глаза… Ты очень похожа на маму, вот только ты счастливой будешь, не то что я. Я знаю. А свадьба…
Она помолчала, собрала Аленкины волосы, заново заплела их в косу, коснулась губами темечка.
– Свадьба, это хорошо. Не так трудно папе будет, полегче тебе. Она хоть и наделала дел, но вам верной будет, женой хорошей, тебе матерью доброй. Ты не торопись.
Аленка молчала и слушала. У нее уже не болело так в груди при мысли о Софье. Она смирилась. Ей стало тепло и радостно. И она…уснула…
…
– Господи, дочка! Да что ж ты делаешь со мною, девчонка ты злая. Я ж чуть не помер, все село обежал, как пес. Ремнем бы тебя, бессовестная! Хорошо баба Клава подмогнула, навела. А то б не нашел.
Из радостного и теплого сна Аленку выдернул испуганный батин голос. Он тормошил ее, тер щеки, кутал в свой полушубок, причитал, как тетка Мила. И голос у него был тоненький, жалобный и срывающийся.
…
А зима снова вернулась в село. Утро даже и не было утром – свинцовое небо опустилось на крыши, с серых туч срывались заряды снега, и только прижавшись носом к стеклу можно было увидеть, как бело стало вокруг. Аленка, сев на кровати, натянула одеяло по самые уши, казалось, что метель ворвалась прямо в дом и шурует в кухне, гремит кастрюлями. Батя нервно теребил что-то на шее, и Аленка, присмотревшись, поняла – он пытается завязать галстук на белоснежной рубашке.