Жаркие пески Карая - стр. 13
Глава 8. Страшный кот
– Ты, давай, не стой телкой бестолковой, молока неси да пряника. Мачеха твоя обещала, а, вишь, наврала.
Бабка Клава лезла в кухню, как в берлогу, вместе с ее тучным телом в дом проник странный запах – то ли болота, то ли протухшей каши, не поймешь. Аленка сморщилась было, но вовремя опомнилась, бабка эта все понимала сходу, ее не провести было никогда и никому. Заметая подолом еле заметные мусоринки (Аленка не успела сегодня подмести, замоталась) она прошла к столу, двинула в сторону табурет, и уселась на крепкий стул, тот, что батя делал сам. Запах сначала сгустился, но потом как будто рассеялся, изменился, и в воздухе повеяло речными цветами, то ли лилиями, то ли кубышками.
– Грязищу развела, даром матери нет. Не метено. Да ладно, я тебе не указчица, большая девка-то уже. Молоко давай.
Аленка справилась со ступором, пошла к печи, достала оттуда крынку с молоком, которую принес батя от Софьи, плеснула в кружку, с сожалением заглянула внутрь. Теперь бате простокваши мало будет, а он ее уважает с хлебушком, особенно на ужин. Бабка хмыкнула, отняла у Аленки кружку, махнула разом.
– Ладно, пряник себе оставь, не голодная я. Мать-то где?
Аленка поежилась, как будто старуха коснулась ее голой шеи холодными пальцами, пожала плечами, не зная что ответить.
– Что жмешься-то. Конечно, мать, уж через месяцок окрутятся. Тебе и неплохо, все баба в дому. Бабу, подь ко мне, не таращься с сеней, холод в дом ползет. Дай коту молока, не жмись.
Аленка вздрогнула, поняв, что старуха обращается к ней, но безропотно снова достала крынку, блюдце, налила молока, опасливо подвинула его к коту, отдернула руку. Уж больно страшна морда была у этой сатаны, глаза ярко желтые, светящиеся, длинные белые усы, выделяющиеся толстыми проволоками на черной шерсти и торчащие зубы, которые не помещались в пасти, выглядывая наружу. Кот плавно, как тать, подобрался к блюдцу, муркнул, и через мгновение молока не осталось ни капли. Старуха удовлетворенно кивнула, щелкнула странно костлявыми при такой толщине тулова пальцами, и Бабу неуловимым движением взлетел ей на колени, умостился, прикрыл глаза, и Аленке показалось, что его больше нет – исчез, растворился. Бабка поводила ладонью по коленям, где только что сидел кот, медленно пропела.
– Я чего. Софка обещала мне кружев дать, вроде у нее лишние. А мне на воротник надо. Ты ей скажи, что бабка Клава приходила, пусть сама принесет. Да и должница она моя, знает за что. Скажи уж.
Бабка встала, поправила платок, сбившийся назад, и черные пряди, на удивление густые и блестящие, почти как шерсть Бабу, сверкнули вороньими перьями в свете ламп, развернулась, как царица, поплыла к дверям. Бабу тоже откуда-то взялся, скользнул змейкой в сени, раз и нет его. Аленка как стояла у печи, так и не двинулась, вроде ее околдовали. Старуха остановилась, повернулась, махнула рукой, и у Аленки отмякли руки-ноги, да так неожиданно, что она чуть не плюхнулась на лавку.
– А ты вот что, девка! С братцем названным осторожней, мала еще. Время настанет, наверстаешь. А пока нишкни, в школе вон учись. Егоза.
Бабка вышла, через минуту ее огромное тело проплыло в окне, кот бежал следом, и черный хвост струился за ним, теряясь в в совсем озверевшей пурге…
…
– Ох ты ж, бедненькая. Сиротинушка горькая, без мамки рОдной несладко ведь. А тут еще мачеха! Иди, Ленушка, конфетку дам.