Записки нечаянного богача – 4 - стр. 27
Дома было тихо и спокойно. Девочки спали, совершенно одинаково закинув поверх простыни левые ноги, согнутые в колене, каждая в своей кровати. Я бесшумно разделся и осторожно лёг. Надя обняла меня, кажется, так и не проснувшись.
Утром в дверь постучали. Мы с женой переглянулись – из наших так деликатно себя повели бы только Лорд с Милой, но они бы предупредили ещё с улицы, позвали. Да и привыкли мы уже как-то с вечера все планы вместе вшестером оговаривать. Судя по тому, что вчера ничего похожего не было – не они. Крыльцо не скрипело – значит, точно не Мутомбо и не Манька. Илюха после вчерашнего, я вообще не был уверен, что в такую рань ходить мог. Значит…
– Проходи, Огонёк, открыто! – громко сказал я по-английски, поразив жену и дочь. И Мотю, которая заглянула в приоткрытую дверь с заметным опасением. На голове у неё стояло блюдо, накрытое не то марлей, не то ещё какой-то чистой белой тряпкой.
– Я принесла вам завтрак, – она, присев, чтоб не сбить ношу о притолоку, зашла и начала споро накрывать на стол. Есть, откровенно говоря, не хотелось, но так у неё ловко выходило с тостами и джемом, с сосисками и беконом, и даже чай в чашки наливался как-то особенно приятно. Поэтому к столу мы с девочками подобрались скоренько.
– Она что, не в курсе, что рабство отменили? – вполголоса уточнила Надя.
– Она в Европе училась, так что в курсе точно. Просто у них тут принято так, что если тебе кто-то жизнь спас – то она, жизнь то есть, с той самой поры не твоя уже, а того, кто спас. Честным и почётным считается, – так же негромко ответил я.
– У них, я читала, и многожёнство принято, и что теперь? – начина-а-ается. Нормально ж сидели…
– И ничего теперь, солнце моё. У них тут может что угодно быть принято. Ко мне и моей семье это никакого отношения не имеет и иметь не будет, – разговаривая с беременными нужно быть мягким, но твёрдым. Да, вот именно так. Как будто ты сам чуточку на сносях. А уверенно говорить я давно научился, ещё когда в рекламе работал.
– Смотри мне, Волков! – Надежда погрозила мне здоровенным трёхэтажным бутербродом, который волшебным образом сам образовался у неё в руке.
– Слушаю и повинуюсь, княгиня-матушка! – я приложил правую руку к сердцу и склонил голову.
Когда поднял – шесть глаз смотрели на меня по-разному. Ореховые Мотины – с тревожным вниманием. Анины, серо-зелёные с жёлтым ободком у зрачка, как у меня – с восторгом и искренней жаждой сказок и приключений нового дня, как бывает у детей. Зелёные Надины поверх бутерброда смотрели с подозрением, будто ища издёвку или сарказм. Удивляясь, не находя. И превращаясь в такие любимые мной смеющиеся радуги. Вот и чудесно. И всех секретов-то – любить жену и говорить ей правду.
После обеда над базой прозвучал горн, вроде пионерского. Я в этих сигналах не разбирался, но нервными «Боевая тревога!» или обстоятельными «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!» звуки не казались. Наверное, общий сбор? Ну не отбой же. С этими мыслями я поймал бегущую мимо дочь и вскинул на плечи. Спина, что удивительно, почти не болела. Надя попросила меня присесть, поправила Анюте панамку и в очередной раз мазнула солнцезащитным кремом по носу. Хотя вряд ли уже требовалось: за этот отпуск она так загорела, что мажь – не мажь. Не шоколадка, конечно, но карамелька точно. Варёная сгущёнка.