Записки на кардиограммах - стр. 21

Зуля – сестричка, берущая кровь на этанол, – вгляделась во вновь прибывшего:

– Блин, опять он! Добрынин, ех, тебе что тут – дом отдыха?

– Что, завсегдатай?

– Да чуть ли не прописался уже, гоблин. С утра ж только выперли,… лядь, опять здесь! Что ему ставите?

– По полной: ЗЧМТ, СГМ[15], ушибленная теменной, общее переохлаждение, запах…

Подход правильный. Диагноз должен быть обширным, как диссертация. Иначе нельзя – всех, кто помер по недосмотру в приемном, повесят на нас. Патанатом правит бал – документация старательно переписывается, и нам, сирым, спасение только одно: гипердиагноз. Потому нас в приемниках и не любят. Площадно ругаясь, открывают и закрывают истории, тонкие, как дела НКВД, а упившиеся тела стаскивают в тигрятник. Забросят внутрь, – спи, чмо болотное! – лязгнут решеткой, и до утра. В сортир, естественно, не выпускают, потому и прет оттуда, словно от свиновоза, и такое порой рыло высунется – не захочешь, шарахнешься.

Забрел нейрохирург, глянул, узнал.

– В тигрятник гниду! Что ты будешь делать, прям хоть историю не закрывай!

– Так и не закрывайте. «За истекшие сутки больной трижды поступал в приемное отделение с диагнозом: ля-ля-ля… и после осмотра… перечень специалистов… ввиду временной утраты самоходности переведен в изолятор. Рентген черепа, биохимия, кровь на РВ[16], на сахар…»

– График уровня этанола в крови.

– Ага, четырежды в сутки. И льготы – как постоянному пациенту.

– С примечанием: убедительно прошу вас, доктор, пива Шарикову не наливать. Распишитесь, пожалуйста, в получении.

Зуля изобразила в папке крючочек и палочку.

– А штемпель?

– В регистратуре.

Вдоль батарей, подобно птичкам на проводах, расселась скорая. Стоптанные кроссовки, куртки с потускневшими отражателями, щербатые, с отставшими буквами, надписи «СКО… Я… ОМО… Ь». От приляпанных к спинам крестов остались только полоски клея. Каждый второй – с тертой папкой со вложенным в нее стетоскопом.

Дымили разномастные сигареты. На линии, судя по рации, был полный завал, и отзваниваться никто не спешил. Используя законную отмазку – заполнение карты вызова, – все неторопливо вписывали в разграфленные листочки неразборчивые каракули, прислушиваясь к эфиру.

– Кошмар какой-то. Падеж скота.

– Сегодня часом не полнолуние?

– Пес его знает, наверное. С восьми пашем не вынимая.

– Что-то нынче «баклажанов»[17] сверх меры. Не иначе герасима[18] завезли.

– Причем с ФОСами, в курсе? С карбофосом бодяжат.

– Откуда знаешь?

– У нас со Светкой был один, в пикете на «Ладожской». Чин чинарем: синий, не дышит, зрак узкий… классика, короче, только слюней море. А потом даже пена пошла. Ну, то да се, затрубили, РЯД[19] подключили, дышим. Я токсикологам звоню: типа, чё как?

– А кто там сегодня?

– Рахманов. Он и говорит: спокуха, все ништяк, это герыч, только с ФОСами. Вентилируете? Ну, зашибись. Атропином ширните, пусть высохнет… Пять кубов сделали – порядок. Подсох, зарделся, зрак расширил – победила наука, типа. Потом восстал, с трубы снялся, и в отказ: мол, я не я, лошадь не моя, какие наркотики, что вы? И в мыслях не держу! А у самого трассы[20] до горла.

– Ка-з-зел!

Мы с Веней втиснулись на свободное место.

– Здорово, Леха. Кого это вы так нещадно?

– Вячеслава Добрынина.

– Е! А у нас первым вызовом – Каролина Сысолятина, новорожденная.