Забвение - стр. 26
Адам смотрит на него с едва заметной усмешкой, будто эти угрозы его только веселят.
А я уже чувствую, как в голове мутнеет. Сердце бьётся неровно, мысли расплываются. Звуки становятся вязкими, будто слышу их через толщу воды. И самое страшное, вместе со страхом, от которого не получилось отстраниться, приходит странное чувство покоя.
– … Шоу, держись, – голос Джеймса.
Я выдаю кивок, на это сил ещё хватает, но когда хочу посмотреть на него, то сталкиваюсь со взглядом с Ником.
Он напоминает сейчас тот самый, что у него был в детстве.
Там столько ненависти… и голодной тьмы, черноты, которая будто впитывает в себя каждый отблеск света в комнате. Он смотрит на Адама так, словно уже держит его горло в руках. Это не просто ненависть, это больше напоминает обещание. Обещание боли, обещание смерти.
Уголки губ Ника дергаются, словно он сдерживает звериный оскал, и на миг мне кажется, что он больше не человек. Что-то дикое, жестокое в нём всегда было, но сейчас оно выползло наружу почти полностью.
Адам будто чувствует этот взгляд, но не отворачивается. Только хмыкает тихо, едва заметно, будто смотрит на дикого зверя, заключённого в клетку.
– Развяжи ей ноги, – спокойно произносит он.
Хлоя подчиняется без единого вопроса. Она нагибается, и верёвки спадают, освобождая мои ступни.
Пытаюсь заставить свое тело тут же что-то сделать, например, врезать этой твари, что притворялась нормальной, но ничего не выходит.
Она поднимает меня, ведёт к стене, помогая перебирать ногами.
Когда смотрю на крючки, то они кажутся не просто железом. Толстые, ржавые, они торчат из бетона, словно вырваны из кошмарного сна. Настоящие крюки, черт возьми, как в одном фильме ужасов, что я смотрела несколько лет назад с Мэди. Мы никогда с ней не были трусливыми, но тогда визжали так, что моему отцу приходилось несколько раз проверять нас. Всё ли у нас нормально.
Хлоя развязывает мои руки буквально на минуту только для того, чтобы перевести их вперед и снова связать, а затем заставляет поднять их над головой. За верёвки цепляет к одному из крюков.
Я пытаюсь упереться ногами в пол, но знаю, даже если под ними вдруг исчезнет опора, я всё равно не упаду.
Джеймс что-то шепчет сквозь зубы, слова сливаются в единый поток злости и отчаяния. Однако я не могу смотреть ни на него, ни на Ника.
Взгляд цепляется за девушку, что вернулась к чемодану.
Адам, тем временем, берёт мой стул, отодвигает его в сторону, словно ненужный предмет, и сам опускается на него. Этот ублюдок садится с видом человека, наблюдающего за ритуалом, как за чем-то священным.
Хлоя же берёт одну из чаш и ставит её на пол, прямо между моими ногами. Пока я могу только гадать, для чего это. После снова возвращается к чемодану и… опускается на колени, а ее взгляд находит взгляд Адама. Каждое движение девушки медленное, отточенное, словно это не жесты девушки, а обряд.
– Дедушка, – её голос ровный, почтительный. – Позволь мне начать.
И в этот момент у меня из груди вырывается дрожь, потому что я понимаю, она, черт возьми, не играет. Она просит у него дозволения искренне, как дитя просит благословения у святого. Она действительно во всё это верит!
Чертова семья!
Больные.
Чокнутые!
Как можно было настолько тронуться…?!
Внутри меня бушует целый ураган, а на деле – я просто стою, наблюдаю с безучастным видом, словно это не меня подвязали к крюку. Словно это не меня сейчас будут… Будут что?