Забери мою боль - стр. 28
— Кати, — спокойно ответил брат.
— Кати? — уточнила Юля. — Значит, она тоже в курсе?
Макс промолчал, а Юле и не нужен был его ответ. Господи, ну какая же она дура, конечно, они все в курсе. Еще бы, Миша ведь так похож на Диму, одно лицо просто. Разве могли Громовы пустить все на самотек и не убедиться, разве могли они оставить все как есть?
— И что дальше? — холодно поинтересовалась Демина. — Поможете ему забрать у меня Мишу? — вздернув нос, Юля упрямо взглянула на Макса. — Ты ведь все еще считаешь его другом, после всего, что было.
— Юль, никто у тебя…
— Нет, Макс, я никогда не спрашивала, но скажи мне, почему, почему, черт тебя дери, ты позволил ему просто уйти, не попрощавшись?
Юлю и раньше тревожил этот вопрос, но задать его она не решалась. А ведь брат и в самом деле ни разу не дал понять, что испытывает к Громову схожие чувства, впрочем, как не дали понять и остальные члены семьи. О Диме, словно все забыли, не было даже упоминания его имени, будто он исчез, растворился, и на этом всё. Нет, Юля не просила его ненавидеть, не просила мстить и искать, просто никак не могла понять: почему.
— Боюсь, не я тебе должен об этом рассказывать.
13. Глава 12
За двенадцать часов до событий в последней главе
Громов искривил губы в усмешке, вдохнул полную грудь воздуха и вышел из машины. Некоторое время они с Максом смотрели друг другу в глаза. Пристально, не отводя взгляда. Когда они виделись в последний раз? Чуть меньше года назад? В тот день Громов попросил больше не приезжать, тогда казалось, что так будет правильно. Дима терпеть не мог слабость, а именно таким он был тогда — слабым, немощным и совершенно беспомощным.
Даже не видя лица друга, его движений, линии поведения, Громов чувствовал чертову жалость в глазах Макса. И эта жалость убивала. В двадцать восемь он — молодой мужчина — стал калекой, ничтожеством, неспособным даже самостоятельно облегчиться. Не говоря уже о том, что долгие месяцы он видел одну лишь непроглядную, беспросветную тьму.
Сначала он верил, искренне верил, что зрение вернется, ведь он выжил, черт возьми, выжил и остался в своем уме, но время шло, дни перерастали в недели, недели — в месяцы, а надежды безнадежно таяли. В конце концов, он окончательно смирился со своим положением, смирился с бессилием и инвалидностью. Во всяком случае, так было лучше для всех.
Макс вышел из оцепенения первым, поджал губы, сглотнул шумно и сделал шаг к лучшему другу. Последовали крепкие дружеские объятия и скупые мужские слезы скатились из глаз друзей.
— Ладно, хватит, — прохрипел Громов, похлопав друга по плечу. — В дом-то пустишь? — он улыбнулся и кивнул на приоткрытую калитку в воротах.
— Пойдем, — кивнул Макс, не задавая вопросов.
— Катя?
— Их нет, они на даче, у родителей.
«У родителей».
Сколько он их не видел? Не позволял, даже мысленно не допускал встречи. Матери не стоило видеть его таким, да и отцу, впрочем, тоже. Они рвались, конечно, мать наверняка сходила с ума, но так было нужно. Видеть, как твой ребенок медленно превращается в ни на что не способный овощ… Дима этого не хотел. Мать с отцом, конечно, не смирились, во всяком случае, не сразу, они приезжали, топтались за закрытой дверью и каждый раз уезжали ни с чем. Лишь однажды Дима сдался, потому что слышать слезы матери стало невыносимо.