Я (не) твоя рабыня - стр. 24
– Не смей!
Вита безвольно опустила руки. Он прав, она покорилась, уступив страху. Филипп облизнул кончики указательного и большого пальцев и дотронулся сначала до одного соска, затем до другого.
Влага сделала соски твердыми как камень, а прикосновения к ним болезненными. Вита застонала. Она приоткрыла рот, но сама не была уверена, чего хочет – умолять, чтобы он остановился или продолжал. Может жизнь и покорялась смерти, но лишь затем, чтобы рождалась новая жизнь. Даже на кладбище деревья, трава и цветы прорастали сквозь скорбь и слезы. На голых ветвях покачивались пустые гнезда в ожидании птиц. Уже сейчас неумолимо пахло весной и пробуждающейся природой. Вита подалась чуть вперед, подставляя грудь под дразнящие болезненные и сладостные прикосновения. По лицу Филиппа скользнуло удивление.
Собственный порыв испугал Виту сильнее, чем все запреты, которые они нарушали. Сильнее, чем сама смерть, притаившаяся за ржавыми оградами и покосившимися крестами. Но Филипп прав в том, что она полна жизни. Вита выгнула спину и сделала то, чего сама от себя не ожидала, перехватила его ладони, направляя и удерживая там, где это доставляло наибольшее удовольствие. Филипп ласкал груди, поглаживая, пощипывая, внимательно вглядываясь в ее лицо, вслушиваясь в учащенное дыхание. В какой-то момент он высвободил ладони и поднес пальцы к ее губам. Вита послушно облизала самые кончики, а потом болезненно застонала, когда он дотронулся до сосков, и подалась вперед под терзающие ласки. Увидев ее порыв, вместо того, чтобы продолжить, Филипп ухмыльнулся, коротко бросил:
– Нет, – резко развернул ее и заставил склониться к капоту. Задрал полы пальто и юбку, так что холод погладил обнаженную полоску кожи над чулками и ягодицы.
– Шире!
Вита подчинилась, расставив ноги. Холод острым язычком лизнул ее лоно. Филипп перехватил шею Виты рукой и склонил еще ниже, пока она не уперлась грудью в потеплевший черный металл.
Холод обжигал ее обнаженную кожу, но низ живота наливался жаром и становился тяжелее. Вита замерла в ожидании, она не думала о том, что собирается отдаться человеку, который взял ее силой, унижал и шантажировал. Тело жило собственной неправильной жизнью. Отзываясь на прикосновения умелых мужских рук, поглаживающих бедра; пальцев, проникающих в лоно, истекавшее соком. Жизнь и смерть перестали иметь значение. Вита так долго лишала себя этого, что теперь природа заставляла разум расплачиваться за годы, проведенные в одиночестве.
Филипп не спешил, бесконечно долго слышался звук расстегиваемой молнии и ремня. Когда звякнула пряжка, Вита почувствовала, как в груди разгорается страх, она вся сжалась в ожидании боли. Поднесла ладонь ко рту и закусила костяшки, чтобы не закричать.
– Хм, знал бы, что тебя возбуждают покойники, давно бы трахал в морге, – усмехнулся Филипп.
Когда он вошел в нее, боли не было, только ощущение заполненности. Филипп не спешил, двигался медленно. Вита застонала, она бы ни за что не призналась себе, но это был стон удовольствия, как теми полными горечи и отчаяния ночами, когда тело требовало ласки и она касалась себя между ног, подчиняясь настойчивым призывам. А потом сгорала со стыда и обещала себе, что больше не подастся порыву. Опасаясь, что однажды не выдержит и отдастся первому встречному, забыв про клятвы и обещания. В каком-то смысле так и случилось. Мозг все еще бунтовал, но тело перестало подчиняться, сладостные судороги сводили низ живота, ее словно качало на волнах. Так нельзя, это неправильно.