Я была хорошей женой, но после развода буду плохой бывшей - стр. 24

Рядом тяжело опускается мой отец. Я непроизвольно отодвигаюсь в сторону, чтобы увеличить расстояние, шероховатость рукава его пиджака вызывает легкое раздражение на коже.

— Мне даже не верится, что все это реально… — печально говорит он. — был такой крепкий брак. Такая любовь…

— Достаточно, папа, — цежу сквозь зубы. — Ты лучше подумай о своем браке.

— Мы с твоей мамой сохранили семью и вместе встретим достойную тихую старость.

— Ты в это действительно веришь? — я разворачиваюсь к отцу. — В достойную старость? В то, что вы любите друг друга?

— Я, признаться, немного озадачен, — хмыкает Павел, — я ждал, что ты орать будешь на меня, а ты на отца спустила всех собак.

Он кладет ручку на стол с тихим щелчком.

Я все же напрягаюсь от его насмешливого голоса. Перевожу на него взгляд и поджимаю губы.

Мы не станем нашими родителями, и это для нас — хорошая новость. Паша был чудовищно честен со мной, когда назвал мумией и когда заявил, что ему противно прикасаться ко мне, но лучше правда, развод и новая жизнь, чем ложь, игра в счастливый брак и старость с натянутыми улыбками.

Хочу улыбаться честно.

Хочу честно злиться. Честно обижаться. Честно любить и честно ненавидеть.

И я могу честно ненавидеть Павла, а он может честно быть с той женщиной, которая забеременела от него.

— Ты подпишешь документы на развод?

— Я теперь думаю, что… — улыбается шире, — что я где-то в этих документах серьезно напортачил, раз ты так легко их подписала.

Еще два года назад Паша хотел уйти, но остался из-за уговоров матери, из-за принятых устоев в наших семьях, которые не приветствуют разводы.

Я стала для него наказанием.

Конечно, он будет видеть во мне противную мумию. Нельзя с человеком жить через силу и из-за чужих правил.

Нельзя, а иначе увидишь в жене отвратительную до тошноты уродину, чей голос будет раздражать. Чей запах будет казаться вонью.

— Я подпишу любые бумаги, — смотрю на Павла прямо и открыто. — Соглашусь на все, что ты предложишь…

Сглатываю:

— Кроме измен и внебрачных детей. Наш брак должен быть другим. Хочу… — горько смеюсь, — хоть что-то оставить от наше любви, Паш. А мы ведь любили. Это по нелюбви можно стерпеть гулянки мужа, его любовниц…

Папа рядом тяжело вздыхает и с осуждением накрывает лицо ладонью.

— По нелюбви можно принять все эти приличия, — не моргаю. — А ты… ты, я, наша семья, наш брак для меня будет выше всего этого.

Черный и подозрительный взгляд Павла на секунду теплеет… и его презрительный оскал улыбки слабеет.

Я признаю свое поражение перед ним, но не перед нашими родителями, не перед нашими родственниками и не перед нашим окружением, которое не поймет наш развод.

— Стоило два года назад поднять разговор о разводе, — он открывает папку и подхватывает ручку.

— Ты уже тогда мне изменял? — тихо спрашиваю я.

Он замирает. Палец застыл на очередной странице. Его взгляд — острый, как скальпель, и совершенно чужой — медленно поднимается от бумаг и впивается в меня. В его глазах мелькает что-то неуловимое: усталость? Досада? Или тень того Паши, который когда-то смотрел на меня иначе?

— Тогда еще нет, — произносит он четко, отчеканивая каждое слово. Щелчок ручки в его руке заставляет меня вздрогнуть, — я тогда лишь задумался, что хочу… в постели не тебя. Хочу быть где-то, лишь бы не дома с тобой.