Я была хорошей женой, но после развода буду плохой бывшей - стр. 22

Вскидываю бровь.
Да, будь мама на месте Миры, то она бы схитрила. Она бы не стала кричать при посторонних, раскрывать грязь нашей семьи, и семейное болото бы продолжало цвести и тихонечко булькать обоюдным презрением, унылой нелюбовью и ложью.

Но у нас с Мирой будет всё иначе.
Она приняла решение кричать, плакать и пойти против наших семейных устоев. У неё даже мысли не возникло, что стоит смолчать и затихнуть в попытке выиграть меня у Божены.
Она не испугалась развода. Не испугалась скандала. Не испугалась моей ярости и того, что две наши семьи будут против развода.

— Паш, — мама похлопывает себя по морщинистым щекам, чтобы придать им румянец. — Подумай ещё раз. Не спеши. Возможно, тебе просто нужна... передышка. Погуляй с Боженой, а потом возвращайся к Мире.

Не хочу я повторять в своей жизни сценарий родителей. Не буду я рядом с женщиной, к которой я не желаю прикасаться и которая сама меня тоже не особо хотела. Страсть между нами стала лишним элементом, а жить из-за долга... нет, спасибо.

— Тебе придётся принять Божену, мам, — хмыкаю я. — Как мою новую жену и как мать моего третьего ребёнка.

16. 16

Утро. В доме пахнет влажным холодом, что вырвается с ветром на кухню.

Я сижу за столом, передо мной – холодная чашка чая.

Пальцы дрожат, когда я пытаюсь перелистать папку с бумагами, которые прислали адвокаты Павла. Сплошные цифры, пункты, подпункты. Отчуждение. Как будто разбирают на части не имущество, а меня саму. Каждая строчка – пощечина. "Права супруги", "Обязанности", "Раздел совместно нажитого". Нажитое... Двадцать пять лет жизни.

Я особо не вчитываюсь. Я знаю, что Паша отдаст мне столько, сколько посчитает нужным, и его адвокаты все подчистят и приведут к тем цифрам, которые Паша одобрит.

Я знаю, что буду с домом, машиной и со счетом, а на нем будет та сумма денег, которой хватит тихую и спокойную жизнь на лет тридцать. Мне не придется работать, если решу разлагаться в тоске и жалости к себе.

Павел позволит мне быть никчемной разведенкой, которая может жить праздно и без лишней ответственности.

Это его последний жесть милости. Или презрения. Не знаю.

Звонок в дверь. Резкий, наглый. Не водитель Павла – он бы позвонил в домофон коротко и один раз. Сердце екнуло, сжавшись в ледяной ком. Кто?

Неужели Павел? Решил устроить последний спектакль перед встречей?

Открываю и замираю. На пороге – мой отец. В своем безупречном костюме, с холодным, как всегда, выражением лица. От него веет холодным утренним воздухом и дорогим, терпким одеколоном, который я ненавижу с детства. Он пахнет властью и безразличием.

– Мира, – кивает, не улыбаясь. Его взгляд скользит по моему лицу, по моей помятой домашней одежде, с легкой, привычной брезгливостью. – Пропустишь?

— И зачем ты тут?

Папа тяжело вздыхает, будто перед ним капризный, неразумный ребенок.

– Я здесь, чтобы поддержать тебя, Мира.

Слова звучат настолько нелепо, настолько фальшиво, что я чуть не фыркаю. Этот человек не поддерживал меня никогда. Он поддерживал Павла. Всегда. Его идеального зятя. Его продолжение.

Он входит, не дожидаясь приглашения, его плечо грубо задевает мое. Проходит в гостиную, снимает пиджак, аккуратно вешает на вешалку. Каждое движение размеренное, контролируемое. Как у робота. Как будто ничего не происходит. Как будто его дочь не разваливается на части.