Я была хорошей женой, но после развода буду плохой бывшей - стр. 20
— И с моей матерью я сам разберусь, хорошо? — цедит сквозь зубы, внимательно и цепко вглядываясь в мои глаза. — Повторюсь. Не твоя проблема.
Да, старая карга — не моя проблема, но спокойно наблюдать, как этот лощеный, самодовольный индюк унижает мать я не могу. Это выше моих сил.
У нас с Марией Николаевной все сложно, но она хотя бы не стала замалчивать об изменах сына.
Да, она ждала от меня других действий, но ведь правду сказала. Отдала в мои руки власть над ситуацией, а вот моя бы мама все скрыла.
Так что…
— Я никуда не поеду! — голос почти бывшей свекрови вновь обретает металлические нотки, но в них уже нет прежней уверенности, лишь голый страх. — Мира, скажи ему! Он не имеет права!
— Никуда она не поедет, — повторяю я слов свекрови и с угрозой прищуриваюсь, — у тебя совсем совести не осталось? — сердце колотится где-то в горле. — Она же твоя мать. Она… — медленно выдыхаю через ноздри твою бессовестную задницу мыла…
Близсоть Павла давит. Я почти физически ощущаю исходящую от него волну холодной ярости.
Но за спиной – Мария Николаевна, которая тихонько тянет меня за рукав блузки, ее пальцы холодные и дрожащие. Ее молчаливая, отчаянная просьба о защите перевешивает страх перед гневом Павла.
— Что, хочешь оставить ее у себя? — хмыкает Паша.
Тяжелый аромат древесного одеколона Павла смешивается с запахом старой кожи и лекарств, исходящих от Марии Николаевны. На языке — горький привкус адреналина.
В рожу ему расцарапаю, если он сейчас посмеет мою почти бывшую свекровь хоть тронуть пальцем.
Да, она противная старушка. Да, мы с ней не раз цапались. Да, она часто говорит мне гадости. Да, она считает меня непроходимой дурой, но я выбираю ее сторону. Я буду бороться за эту гадкую старую ведьму.
Ей не место в доме престарелых, потому что очень жалко персонал и других старичков. Мария Николаевна их всех сожрет, косточки обглодает и потребует еще.
— Да, если она тебя не нужна, — четко и медленно проговариваю каждое слово, — то она останется у меня.
Взгляд не отвожу, а бровь Павла ползет еще выше, но затем его глаза сужаются. Он не верит мне.
Он медленно проводит языком по зубам, словно пробуя на вкус мою дерзость.
— Ты серьёзно? — его голос — низкий, почти шёпот, но в нём слышится вибрация недоверия.
За спиной Мария Николаевна замирает. Её прерывистое дыхание горячими волнами обжигает мою шею:
— Я никуда не поеду.
— Абсолютно, — мои пальцы сжимаются в кулаки. — Ты ее не заберешь. не имеешь никакого права.
Павел делает шаг вперёд. Его рука поднимается — медленно, почти нерешительно — и вдруг резко хватает меня за подбородок.
— Очень любопытно? — его пальцы горячие и шершавые, пахнут кожей и чем-то металлическим. — Мира, а как ты меня остановишь?
Я не отвожу взгляд. Его пальцы сжимаются сильнее. Боль пронзает челюсть, но я не моргаю.
— Оформлю опеку над твоей матерью, — шиплю в его лицо, а он на вдохе вдыхает мой выдох.
— Моя мать, — он наклоняется еще ниже, словно хочет меня поцеловать. — Тебя сейчас мастерски одурачила, — расплывается в улыбке.
— Что? — не понимаю я.
— И надо же, — ухмыляется, — ты умеешь не быть размазней.
Отпускает мой подбородок и похлопывает меня по щеке:
— Это было мило.
— Ну, — Мария Николаевна чинно шагает к дверям гостиной, — не все так плохо, как я думала, — оборачивается на меня через плечо, — я тебя прощаю.