Все люди смертны - стр. 43
Он зашелся в рыданиях. Тридцать лет благоразумия и страха, и однажды мне так или иначе предстоит протянуть ноги, от меня больше ничего не будет зависеть; Кармона окажется в руках слабого правителя. О как коротка даже самая долгая жизнь! К чему все эти покойники?!
Я подсел к Катерине; она штопала какой-то лоскут исколотыми пальцами. Я нежно окликнул ее:
– Катерина…
Она подняла безжизненное лицо.
– Катерина, проклинать меня нетрудно. Но попытайся хоть на миг представить себя на моем месте.
– Убереги меня Господь от такого! – проронила она. Не отрываясь от шитья, она заметила: – Нынче ночью подморозит.
– Да.
Я смотрел на бледные колеблющиеся тени, трепетавшие на висевшем на стене гобелене; внезапно меня охватила сильная усталость.
– Дети… – сказала она, – перед ними долгая жизнь.
– Ах, прекрати!
Я думал: они все умрут, но Кармона будет спасена. А если умру я, спасенный город попадет в руки флорентийцев или Милана. Я спасу Кармону, или мне ничего не удастся сделать.
– Раймондо, позволь им вернуться в Кармону. – В голосе Катерины звучала мольба.
– Тогда нам всем конец, – глухо ответил я.
Она склонила голову. Опухшими покрасневшими пальцами она воткнула иголку в рукоделие. Мне хотелось положить голову ей на колени, гладить ее ноги, улыбаться ей. Но я разучился улыбаться.
– Осада была долгой, – сказала она. – Генуэзцы устали. Отчего бы не попытаться начать переговоры?
В груди у меня что-то болезненно дрогнуло; я спросил:
– Ты действительно так думаешь?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы я открыл ворота генуэзцам?
– Да.
Я провел по лицу рукой. Они все так считают, я знал это. Так за что же я сражаюсь? Чем была Кармона? Это бездушные камни и люди, которые страшатся смерти. В них, как и во мне, живет тот же страх. Если я сдам Кармону, они, быть может, пощадят нас, мы проживем еще несколько лет. Год жизни… Нищий старик умолял меня об одной ночи… Одна ночь, вся жизнь. Дети, у которых вся жизнь впереди… Мне вдруг захотелось отказаться от продолжения борьбы.
– Монсеньор, – сказал Руджеро, – вот давешний старик со своим зельем.
Придерживая Бартоломео за плечо, Руджеро протягивал мне пыльную бутылку с зеленоватой жидкостью. Я взглянул на нищего: морщинистое лицо, грязная борода, моргающие глаза. Если мне удастся избежать яда, удара кинжала, болезни, то когда-нибудь я стану таким же.
– И что за зелье? – спросил я.
– Я хотел бы говорить с тобой с глазу на глаз, – заявил Бартоломео.
Я сделал знак Руджеро:
– Оставь нас.
Катерина хотела подняться, но я придержал ее за запястье.
– От тебя у меня нет секретов. Что ж, говори, – велел я нищему.
Он взглянул на меня со странной усмешкой.
– В этой бутылке эликсир бессмертия, – сказал он.
– Всего-навсего!
– Ты мне не веришь?
Его грубая уловка заставила меня в свою очередь усмехнуться:
– Но если ты бессмертен, отчего ж ты боялся, что тебя сбросят в ров?
– Я не бессмертен, – бросил старик. – Бутылка нетронута.
– Так почему ты не выпил? – удивился я.
– А ты, ты осмелишься выпить это?
Я взял в руки бутыль; жидкость была мутной.
– Пей первым.
– Водится ли в этом дворце какая-нибудь мелкая живность?
– У Танкреда есть белая мышь.
– Вели ее отыскать, – сказал нищий.
– Раймондо, наш сын привязан к этой мышке, – предупредила Катерина.
– Принеси ее, Катерина! – велел я.
Она встала. Я насмешливо произнес, обращаясь к старику: