Всадник в ночи. Игра в покер - стр. 18

– Зря ты меня ждал, – сказал Зохраб, усаживаясь рядом с шофером. – Мог бы просто оставить машину. Я бы сам приехал.

Выслушивать это было обидно, потому что шофер знал – поступи он так – обязательно вызвал бы гнев хозяина.

Тем не менее заговорил он первым, подавив обиду.

– Ну, как кофе? – улыбаясь, спросил шофер, когда они выехали на магистраль, ведущую к городу.

– Он стоил мне полторы тысячи, – сказал Зохраб и устало прикрыл глаза.

– Ого-го! – восхищенно воскликнул шофер, но дальше расспрашивать не стал, зная, что хозяину не нравится, когда копаются в подробностях.

Да… Москва… Недаром меня туда тянет, это вторая моя родина, мой родной город. После того, как я распрощался с детской мечтой стать скульптором, довелось учиться здесь в Литературном, и тоже благодаря влиятельному дяде-скульптору, замолвившему словечко кому надо, меня послали от республики, иначе хрен бы я поступил; видимо, любовь к разным видам искусства была привита мне с детства. Москва… Здесь я пережил первую, уже настоящую, не мальчишескую любовь и много чего еще, потом, вернувшись, я у себя в городе написал и издал свою первую нашумевшую книжку, потому что я любил все делать с шумом и грохотом… Но лепить, между прочим, не бросал, мне казалось, когда я мну в руках кусок мягкой, пахучей, упругой глины, это придает мне сил и уверенности… Потом жизнь меня закрутила, или я её закрутил, что, впрочем, одно и то же, я пустился во все тяжкие… Но это уже совсем другая история… Вам может не понравится. Может, когда-нибудь расскажу… Если кому-нибудь будет интересно…

Ничего в общем-то, особенного не случилось, просто мальчик впервые ощутил утрату, и как бы она не казалась незначительной, все-таки эта была первая утрата, и горечь ее ощущалась крайне глубоко и болезненно. Он неприкаянно слонялся по пляжу, по саду и мастерской, по тем местах, где они бывали вдвоем вместе с девочкой, он готов был слезами оросить понурого Марата, на котором они вместе катались, у него пропал аппетит, и как это ни странно, даже сны, щемяще-радостные, покинули его, девочка не навещала его снов. Он был мрачен целыми днями, и ничто, в том числе работа, не могли развлечь его. Но проходили дни, и горечь постепенно зарастала в забывчивой мальчишеской душе, таяла под горячим солнцем, ее смывали волны ослепительно светлого моря. К тому же у дяди дела пошли на лад – он закончил свою, измучившую его работу, отправил ее куда-то, освобожденный и помолодевший, вернулся на дачу и объявил о своем решении – послезавтра они едут отдыхать в Кисловодск, где папа и мама Зорика наняли им комнату в том же домике, в котором остановились они сами, он уже дал им телеграмму, чтобы встречали, а вот – билеты на поезд. Ур-ра! Едем в Кисловодск! Дядя поглядел на обрадованного мальчика и с задумчивой улыбкой произнес что-то в обличение внезапно охватившего его многоопытную душу табунного чувства, поддавшись которому он с трудом достал в разгар сезона билеты в Кисловодск, куда старается попасть летом все население не только Баку, но и всего Закавказья, словно там медом помазано… Что именно помазано медом, дядя сказал шепотом, склонившись к уху жены, отчего та смущенно, игриво зарделась, и мальчик понял, что слово это не для его ушей, хотя знал бы дядя, через какую школу уличных мальчишеских драк и матерщины удалось ему пройти в свои одиннадцать лет. Ур-ра! Едем в Кисловодск! – еще раз крикнул пай-мальчик, дабы дядя уверился, как он рад этому сюрпризу.