Всадник в ночи. Игра в покер - стр. 16

– Т-ты… т-ты что? – ошалело выкатил на него свои бесцветные глаза мужчина. – Убрать меня задумал?

Зохраб безнадежно развел руками, промолчал. Мужчина смотрел на него в страхе.

– Ты зверь… зверь бешеный… – пролепетал он, не в силах оторвать полного ужаса взгляда от невозмутимого лица Зохраба.

Зохраб еще раз развел руками – ничего не поделаешь, уж каков есть. Мужчина торопливо отошел, почти отбежал от него, стал удаляться на неверных ногах по улочке, но вдруг обернулся, подбежал к Зохрабу. Он здорово запыхался.

– Так я теперь понял, кто велел убрать Валеха, – тихо, с нескрываемой злобой прошипел он, вытаращив глаза на Зохраба. – Он тебе мешал…

– Бред, – холодно отрезал Зохраб. – Ты бредишь, видно.

Мужчина опять отбежал и уже не оборачиваясь, словно убегая, пошел вдоль тротуара. Зохраб мрачно смотрел ему вслед.

На улицу из ворот вышел длинный, долговязый парень в желтой рубашке, подошел к Зохрабу.

– Я вас искал, шеф – сказал он.

– Не стоит об этом говорить, потому что ты меня уже нашел, – раздраженно отозвался Зохраб, не глядя на парня.

Тот смутился и не решал продолжать.

– А теперь. Когда надо говорить у тебя язык отнялся?

Зохраб явно вымещал на нем досаду на своего бывшего секретаря.

– Говори, что надо?

– Пока реализована половина товара, – сказал парень.

– Б-болваны! – в сердцах выжал сквозь зубы Зохраб. – Дождутся, что весь товар накроют. Где остальное?

– Там же в подвале, – сказал парень.

– Идиоты, – Зохраб теперь смотрел на парня в желтой рубашке и неожиданно почувствовал что-то в нем начинает раздражать. – Вот что – сказал Зохраб. – Товар разбить на четыре части, выслать три четверти Азизу, Ага Кериму, Ашоту. Четверть, только четверть, понял? – оставить у нас. Постараться реализовать в три дня, понял?

– Да, – сказал парень.

– Иди.

Парень с готовностью отбежал к воротам.

– Поди сюда, – тут же велел ему Зохраб, не оборачиваясь.

Тот подошел.

– Вот что, смени рубашку.

– Рубашку? – удивился парень.

– Да, рубашку, – раздраженно повторил Зохраб, – не могу смотреть на яркое. Надень черную, понял? Черную, будто я умер, а ты в трауре, – мрачно произнес он. – А вот когда умру на самом деле, наденешь желтую, как на праздник.

– Да что вы, зачем вы так говорите? – неохотно промямлил смутившийся парень.

– Иди.

Через час шофер привез Зохрабу билет на ночной рейс на Москву.

– Сказал же два билета, – Зохраб явно был не в духе, и шофер, хорошо научившийся распознавать любые оттенки его настроения, тут же заметил это.

– Два билета, тебе и мне, – хотя Зохраб отлично помнил, что велел взять один билет.

– Ошибся, хозяин, извини, – и шофер прекрасно помнил насчет одного билета, и знал, что Зохраб об этом тоже помнит, и понимал, что просто сейчас хозяину необходимо на ком-то сорвать накопившуюся злость.

– А я вам буду там нужен? – стараясь изо всех сил произнести эту фразу вежливо, спросил шофер.

– Зачем ты мне в Москве? – презрительно обронил Зохраб. – Я просто хотел выпить кофе в «Национале». Там кофе хороший. Выпью чашечку и назад. Хотелось угостить тебя кофе.

– Извини, я не понял насчет двух. Думал один нужен.

– Ладно, иди.

Я знаю, что стану известным скульптором, я стану очень известным скульптором, говорю ему. Усмехается. Ненавижу эту его усмешку, издевательски будто бы усмехается. Ты, говорит, очень самонадеянный мальчик, правда, в твои годы я не нюхал глины, не держал в руке стэки, я даже не знал, кем стану, когда вырасту, да и потом еще не очень твердо знал, потому что любое искусство это что-то такое, к чему нужно приходить, уже проходя какой-то отрезок жизни, познав кое-что и кое-что полюбив, найдя и потеряв, одним словом, приобретя какой-то жизненный опыт, который должен потом переселиться в искусство, но когда я начал работать, то думал только о работе и ни о чем больше, и у меня не было таких грандиозных честолюбивых планов как у тебя, а это, я знаю, твой папа вбил тебе в голову, и очень напрасно, скажу тебе, то есть все это необходимо, но об этом надо вовремя забывать, чтобы не оставалось ничего кроме работы, и не в таких огромных дозах должны быть подобные, с позволения сказать мысли, а вернее – мечты, иначе они просто помешают тебе работать серьезно. А ведь живопись, скульптура – это адский, тяжелый, изнурительный труд и даже в смысле физическом, понимаешь, малыш, тебе, кроме таланта предстоит долгие годы развивать (вот это мне особенно не понравилось, насчет того, что долгие годы, нет, у меня все будет гораздо быстрее, чем у дяди Кямала) и мускулы. Да, да, ты не улыбайся, какой же скульптор со слабыми руками? И вот, что я тебе скажу, малыш – пока получается, слава богу, и я радуюсь за тебя, видишь, стараюсь помогать, направлять… нет, нет, пока не нужно, Марьям… у нас тут мужской разговор… чуть позже пообедаем, ладно? Так вот, пока получается, хоть иногда ты не слушаешь моих советов, но то, что тебе предстоит – слишком тяжело и ответственно. Запомни это, малыш, и если на самом деле хочешь стать скульптором, то готовься к тяжкой работе. Я готов, говорю. Вот видишь, как у тебя все быстро, говорит, а в жизни все не так, надо учиться быть терпеливым и бережно относиться к своему таланту. Понял, малыш? Что? Да, теперь пожалуй все, Марьям… Пошли за стол…