Возможность острова - стр. 39

– Стоп, – сказал Ученый. – Стоп. Картинка застыла: плачущий старик крупным планом.

– Чушь, – продолжал Ученый. – Полнейшая и совершеннейшая чушь. Первое, что должен был сделать этот человек, – взять свою банку с вьетнамской землей и вышвырнуть в окно. Каждый раз, когда он открывает буфет, когда вынимает банку – а делает он это иногда по пятьдесят раз на дню, – он укрепляет нейронную цепочку и обрекает себя на еще большие страдания. Точно так же каждый раз, когда мы копаемся в прошлом, когда возвращаемся мыслями к тягостному эпизоду – а примерно в этом и состоит суть психоанализа, – мы увеличиваем шансы на то, что этот эпизод повторится. Вместо того чтобы идти дальше, мы погребаем себя заживо. Каждый раз, пережив огорчение, разочарование, нечто такое, что мешает нам жить, мы должны первым делом переехать, сжечь все фотографии и ни в коем случае не говорить ни с кем на эту тему. Отторгнутые воспоминания стираются; это может занять некоторое время, но они прекраснейшим образом стираются. Цепь дезактивируется. У кого есть вопросы?

Вопросов не было. Его доклад, продолжавшийся более двух часов, был на редкость ясным. Входя в столовую, я увидел Патрика, он устремился ко мне, сияя улыбкой и протягивая руку. Хорошо ли я доехал, удобно ли устроился и т. д. и т. п. Пока мы приятно беседовали, сзади вокруг меня вдруг обвилась женщина, стала тереться лобком о мои ягодицы, положила руки мне на низ живота. Я обернулся: Фадия сняла белую тунику и облачилась в латексное боди леопардовой расцветки; вид у неё был цветущий. Продолжая тереться о меня лобком, она также поинтересовалась моими первыми впечатлениями. Патрик добродушно взирал на эту сцену. «О, она так со всеми…» – сказал он, пока мы направлялись к столу, за которым уже сидел мужчина лет пятидесяти, плотный, широкоплечий, с шапкой седых, стриженных ёжиком волос. Он встал, чтобы поздороваться, и, пожимая мне руку, окинул меня внимательным взглядом. За едой он говорил мало, время от времени вставляя пару слов относительно организации школы, но я чувствовал, что он меня изучает. Его звали Жером Приор, но я тут же окрестил его Копом. На самом деле он был правой рукой пророка, человеком номер два в организации (вообще-то они называли это иначе, у них была целая куча титулов типа «архисвященство седьмого ранга», но смысл был именно такой). «Здесь продвигаются в зависимости от стажа и от заслуг, как в любой организации, – сказал он без тени улыбки. – От стажа и от заслуг». Например, Учёный всего лишь пять лет состоит в рядах элохимитов, но является номером третьим. Что же до номера четвертого, то я вас непременно должен познакомить, заявил Патрик, он очень ценит ваше творчество, у него у самого хорошее чувство юмора. «О, чувство юмора…» – что еще я мог ответить?

После обеда лекцию читала Одиль, дама лет пятидесяти, чья сексуальная жизнь была примерно в том же роде, что у Катрин Милле[40]; она была даже немного на нее похожа. Выглядела она вполне симпатично, без проблем – опять же как Катрин Милле, – но доклад у нее получился довольно вялый. Я знал, что бывают женщины вроде Катрин Милле, у которых вкусы в таком же роде, – по моим понятиям, примерно одна на сто тысяч; по-моему, процент их оставался постоянным во все эпохи и вряд ли когда-то изменится. Одиль слегка оживилась, дойдя до возможности заражения вирусом ВИЧ через исследуемое ею отверстие: это явно был ее конек, она насобирала гору статистики. Конечно, ведь она была вице-президентом ассоциации «Семьи против ВИЧ», которая пыталась вести на эту тему умную просветительскую работу – иначе говоря, поставляла информацию, позволяющую людям использовать презерватив лишь в случае крайней необходимости. Со своей стороны, я ни разу в жизни не надевал презерватива, и не в моем возрасте, к тому же при нынешнем развитии тройной терапии, начинать им пользоваться – если, конечно, предположить, что у меня еще будет случай кого-нибудь трахнуть; сейчас я был в таком состоянии, что уже одна перспектива кого-то трахать, да еще получать от этого удовольствие, казалась мне более чем уважительной причиной удавиться.