Размер шрифта
-
+
Вот именно так и никак по другому - стр. 9
в который раз качнётся на краю…
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я – здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал – а всё ещё стою.
Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля —
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно – но не я, не я.
«Опять сентябрь, как будто лошадь дышит…»
Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,
и там – в саду – солдатики стоят,
и яблоко летит – и это слышно,
и стуки, как лопаты, говорят.
Ни с кем не смог
ни свыкнуться, ни сжиться —
уйдут, умрут, уедут, отгорят —
а то, что там, в твоём мозгу стучится,
так это просто яблоки стучат.
И то, что здесь
сейчас так много солнца,
и то, что ты в своей земле лежишь,
надеюсь, что кого-нибудь коснётся.
Надеюсь, вас. Но всех не поразишь.
А раз неважно всем,
что мне ещё придётся,
а мне действительно ещё придётся быть
сначала яблоком, потом уже травою —
так мне неважно знать: ни то,
что будет мною,
ни то, что мной уже не сможет – быть.
А что уж там во мне рвалось и пело,
и то, что я теперь пою и рвусь,
так это всё мое (сугубо) дело,
и я уж как-нибудь с собою разберусь.
Смирюсь ли я, сорвусь ли, оскудею
или попробую другим путём устать,
я всё равно всегда прожить сумею,
я всё равно всегда посмею стать.
Но – что касается других:
всех тех, которых нет,
которых не было,
которых много было —
то если больно им
глядеть на этот свет
и если это важно вам – спасибо.
Тема
И то, что о себе не знаешь,
и то, что вглубь себя глядишь,
и то, чем никогда не станешь, —
всё перепрыгнешь,
всё оставишь,
всё – победишь.
Рема
Я падаю в объятья, словно плод,
в котором через кожицу темнеет
тупая косточка —
но как она поёт,
но как зудит она,
о, как болит,
болеет,
теряет речь,
не хочет жить, твердеет
и больше – никого – не узнаёт.
Голос
О, как бы я хотел,
чтоб кто-нибудь
всё это мог себе, себе присвоить —
а самого меня перечеркнуть,
перебелить, преодолеть,
удвоить,
как долг – забыть,
как дом – переустроить,
как шов, как жизнь, как шкаф – перевернуть…
Но —
личной – жаждой,
собственным – покоем,
одной (всего одной) —
попыткой —
чьей-нибудь.
«Средь мародёров, трусов и стыда…»
Средь мародёров, трусов и стыда,
среди осин, уже пропахших местью, —
я буду жить (и проживу) всегда —
образчиком позора и бесчестья,
защитником свободы и добра.
Но – в мельтешенье лиц, имён и зим,
но – в сём дрожанье – из листвы и света:
что будем делать —
с одиночеством моим?
что – с одиночеством своим – я – буду делать?
Всё обостряется – в период катастроф,
и вот теперь – средь клеветы и трусов:
будь, будь готов – да я всегда готов —
к твоим, о Господи, ударам и укусам.
Но – в трепыханье света и ещё
каких-то листьев —
быстрых, жёлтых, белых —
мне холодно (как никогда ещё),
и с этим – ничего – нельзя поделать.
«Как я – газеты и людей – листаю…»
Как я – газеты и людей – листаю,
вот так и ты меня
посмотришь на просвет:
и счастье – есть,
и пошлости – хватает.
Пощады – нет.
«Но ты имей в виду: когда пожар в крови…»
Но ты имей в виду: когда пожар в крови,когда вокруг – такая благодать,а листопад – такой – что аж в глазах темно,с кем быть (а с кем не быть),кому принадлежать —мне ВСЁ РАВНО.
Как шрам – любовь – под бровью от стакана,
как след – любовь – на пальце от ожога,
всегда всего мне было мало, мало,
а оказалось – слишком много, много.
Но я клянусь, что в жизни листопада
я не искал любви (я даже сил не тратил),
Страница 9