Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 43
– Она вас поругивает.
– Не говорите, Вячеслав Рудольфович! – оживляется Багиров и, передразнивая Аду, говорит: «Джафик, ты хан-тиран! Держишь женушку свою, как птичку в клетке. Не даешь общаться с подружками»… А между подружками, Вячеслав Рудольфович, две с половиной тысячи километров. Да и клетка не такая тесная. Четыре комнаты.
– Моя попросторнее. В целых семь! – по-мальчишески доверительно хвастается он.
Мир Джафар это знал. И знал, что Ада вместе с матерью, младшей сестрой Менжинского, Людмилой Рудольфовной, живут у него. Хотя у ней, совсем неподалёку, имелась и своя квартира,
– Правда, наш младшенький – Джангир, – продолжал Багиров. – болезненный пацанчик. Вяжет по рукам и ногам. Наняли и нянечку, но у Женьки такой характер – все сама… Чтобы доверить кому сына? Ни за что!.. Вот ей и достаётся. Как у нас говорят эти два пострела «колят на её голове орехи». Меня же, в чём я ей несказанно благодарен, она полностью избавила от их капризов.
– Сейчас, насколько я слышал, вашему Джану намного лучше.
– Намного! Спасибо вам.
– Да что я, Мир Джафар Аббасович! Это Люда с Адочкой. Им спасибо. Они, как две клушечки, отбили у Евгении твоего мальчонку и носились с ним по докторам. Всю Москву исколесили… Такую головомойку ей устроили, когда она захотела снять здесь квартиру. Видите ли, чтобы не обременять. Хотела нас лишить радости возиться с ребеночком. Меня подключили к судейству… Пришлось проводить агитбеседу.
– Наслышан, Вячеслав Рудольфович. Мы с Евгенией так вам благодарны – нет слов.
– Полно! – нахмурился Менжинский. – Главное, все обошлось.
– По правде, мы здорово перепугались. Постарались наши местные эскулапы. «У ребенка опасное внутричерепное давление. Он не спит и плачет от головных болей. Это может плохо кончиться», – пугали они. Здесь нас успокоили. Сказали, что у детишек такое бывает. Оно со временем проходит. Курс необходимых инъекций и всё войдёт в норму…
– Эти заботы кончились, и теперь Адель опять сядет на своего конёчка. Начнет вспоминать, как они, три подружки-институтки – ваша благоверная, Нора Карасик и она – бузили в своей альма-матер.
– Жена рассказывала, – улыбается Мир Джафар. – Рассказывала, как они переполошили ректорат и всю питерскую жандармерию. Ночью в вестибюле, рядом с картиной, где при полном параде был изображен царь, повесили портрет народника Желябова. На дверь кабинета ректора наклеили Плеханова, а в актовом зале, прямо к кафедре, залив клеем двуглавого орла, прилепили фото Карла Маркса…
– Да! Да! И обложку книги «Манифест коммунистической партии», – трясет головой Менжинский.
– Жандармский офицер, прибывший для расследования, вне себя орал: «До чего дожили! И к бабам проникла революционная зараза!»
– Эта проказа могла дорого стоить девчонкам, – заметил грозный шеф ГПУ.
Правда, на грозного он нисколько не походил. Грозным был занимаемый им пост, а сам – нисколечко. Интеллигентный, тонкий и не шумливый. Голоса не повышал даже тогда, когда кому-то следовало всыпать по первое число. И в этих случаях, казалось, что он не распекает, а, давя на совесть, журит и поучает. Раздумчиво растягивая фразы, говорил всегда коротко, по делу и негромко, заставляя всех умолкать и вслушиваться в каждое слово. То ли от Сталина научился, то ли наоборот. Наверное, все-таки ни то и ни другое. Это у них было врожденным. Может поэтому он и ходил в любимчиках Сталина.