Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 42

– Да-а-а, – подняв глаза на спину застывшего у окна Багирова, протянул Нарком.

Первый даже не шелохнулся. И Емельянов, немного погодя, решил уточнить свою мысль.

– За грехи отвечают там, – Нарком указал наверх, – а за преступления, – он ткнул пальцем в стол, – расплачиваются здесь.

Емельянов проговорил это без обычной твердости. Так, чтобы сказанное не прозвучало категорическим выводом. Твердая точка в таких случаях, когда он не уверен в совпадении мнений, не его прерогатива. Со своим выводом тут спешить нельзя. Тут необходимо определиться: согласен ли Первый с тем, что он сказал, или нет. Ведь «Дорогой Джафар!», а не «товарищ Багиров», как требовалось называть его, обращение на «ты» и многозначительная фраза «Ты же знаешь меня» – говорили о многом.

– Арзерберджан… – не оборачиваясь, ядовито произносит Багиров. – За столько лет не научился правильно выговаривать «Азербайджан».

– И писать тоже, – окрылено выдохнул Нарком.

Ему тоже в той маляве бросилось в глаза и покоробило искаженное название республики.

– У тебя, ты хвалился, установлена новинка. Какое-то там хитрое стекло.

– Так точно, товарищ Багиров. Через него можно видеть и слышать, что происходит в допросной комнате, а оттуда никого не видно и не слышно.

– Что ж, проверю. Подъеду… Сегодня… Часов в восемь… Пусть следователь и твой хваленый, как его… Ашуг, поговорят с ним. Послушаю. И тогда решим.

– Есть! – выпалил Емельянов.

– Им не обязательно знать о моем присутствии, – предупредил он.

– Само собой.

– Свободен.

Облегченно выдохнув и порывисто поднявшись, Нарком вышел вон.

А Багиров все так же окаменело продолжал стоять у окна.

…Он был далеко. В Москве. На Лубянке. В кабинете шефа ГПУ Менжинского. Подслеповато щурясь, Вячеслав Рудольфович усаживает его за приставной стол и пристраивается рядом. Не напротив и не в свое кресло, а бок к боку.

– Давайте, Мир Джафар Аббасович, рассказывайте, как поживаете? – окатывая его неподдельно радушным теплом, спрашивает он.

– Хорошо, Вячеслав Рудольфович. Обстановка в республике гораздо лучше, чем в Украине и Поволжье. Люди верят власти. Понимают объективность возникших трудностей.

– Знаю, Мир Джафар Аббасович. Знаю, – останавливает он. – У вас не так голодают. Информацией по этому поводу располагаю. На президиуме ЦК слышал отчет вашего Первого секретаря… Но я не об этом… О себе, о семье, о ваших мальчиках – «владельцах мира всего», – смеется он. – Наша Адочка утверждает, что с греческого и азербайджанского их имена это и означают. Владимир и… Если точно смогу выговорить – Джахангир.

– Русскому человеку трудно выговорить… Мы тоже зовём его не в развёрнутом виде. Я с женой «Джаном» или «Джаником». То есть «Душа» и «Душенька». А Володя, с уличной ребятнёй, по иностранному – «Джемом». И Ада правильно перевела смысловое значение их имён. Если по-простому, по-нашенски – Владимиры. То есть, Владеющие миром.

– Вы думаете, Ада знает греческий и ваш родной? Нет. Смысл этих, по разному звучащих имён, ей объяснила ваша Женечка, – а затем, скривив губы, добавил:

– Неправду говорят, что женщины не могут между собой долго дружить. Их три подружки – Ада, Нора и ваша Евгения, до сих пор не разлей вода.

– Аде, кстати, привет передайте от нее и, конечно, от меня.

Менжинский благодарно кивает и, хитро щурясь, с напускной таинственностью, наклонившись к его уху, доносит: