Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - стр. 22

– К собачьей матери!

– Да, выраженьица… – обиженный Огастес встал. – Собирался про него рассказать, а теперь не буду. А девица – она права. Я думал, вы и сами знаете. Нехорошо от жены зависеть. Надо себя уважать.

– Уважать, трам-та-ра-рам!

– Выраженьица. Вы что, вечного огня не боитесь? Ну, ладно. Что делать-то будем?

– Не знаю.

– И я не знаю. Раз уж такое дело, я лично бы выпил. Пойду, намешаю бренди с содовой.

– Побольше бренди, если можно!

– Не беспокойтесь, дорогуша. Мне не жалко.

Огастес вернулся не сразу, его задержал звонок в передней. Когда же он пришел, он увидел, что хозяин сидит и курит.

– Я вот что сделаю, – сказал Стэнвуд, благодарно принимая бренди. – Поговорю с ней начистоту.

Огастес покачал головой.

– Нет, дорогуша, – сказал он, – ничего у вас не выйдет. Тут надо молить, просить, распинаться.

– А что? Я так и сделаю.

– Это навряд ли. Сами посудите, она – тут, а вы – в замке. Мистер Кардинел был в таком же, как говорится, положении, только его девица сидела в замке, а он – тут.

Несмотря на животворящий напиток, Стэнвуду не хотелось слушать всякую чушь. Преданный служитель явно рехнулся.

– Что вы порете? – спросил хозяин, сурово глядя на него. – Сказано вам, я не еду ни в какой замок.

– Едете, дорогуша, раз уж телеграмма пришла.

– Какая еще телеграмма? Огастес хлопнул себя по лбу.

– Ах ты, забыл сказать! Совсем голова дырявая. Да от родителя. Прочитал я ее в передней и на столик положил. Новые, как говорится, распоряжения.

– Ой, господи! Что случилось?

– Да эти, как их, фотографии.

– Какие фотографии?

– Тихо, дорогуша, не сбивайте. Сейчас скажу. Она длинная, все не упомнишь, но самая суть – такая: родитель, значится, просит, чтобы вы послали ему побольше снимков. Тут – зала какая-нибудь, а тут – вы, собственной персоной.

– Что?

Огастес снисходительно улыбнулся.

– И то, смех один. Кому нужна, прошу прощения, такая физиономия? Я так понимаю, будет друзьям показывать. Усекли? Придет, это, в клуб или куда еще, а приятель и спросит: «Как там твой сынок? Я что-то я его не вижу». – «Хо! – говорит родитель. – Ты что, не слыхал? Он сейчас у английского графа». – «Ого! – говорит приятель. – Так-таки у графа?» – «У самого главного, в самом лучшем замке. Вот, взгляни-ка. Это у них янтарная зала, это – портретная галерея. Ничего местечко, а уж он там – как свой». Такие дела, дорогуша. Оно, конечно, грех, называется гордыня, но ничего не попишешь.

Стэнвуд стал мутно-зеленым.

– Тьфу ты!

– Вот уж не скажу, можно так выражаться или нет. Вроде бы – выраженьице, а кто его знает?

– Откуда я возьму фотографии?

– То-то и оно. Как говорится, бремя греха. Я так полагаю, надо изловить мистера Кардинела и поехать с ним. Сами посудите…

Стэнвуд, вероятно, посудил и через пять минут сидел в такси, направлявшемся к отелю. Выскочив, он схватил за локоть знакомого швейцара и проговорил, отдуваясь:

– Кардинела не видели?

– Как не видеть, сэр, – отвечал тот. – Только что ушел. Сел в машину с пожилым джентльменом и молодой дамой.

Оставалось одно – подбежать к бару и заказать Макгаффи здешний напиток. С бокалом в руке Стэнвуд глядел туманным взглядом в не менее туманное будущее, напоминая выброшенный морем мусор, на который презрительно косятся чайки.

Машина миновала ворота Биворского замка, переехала по мосту ров и остановилась у главного подъезда. Майк с чувством вздохнул.