Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - стр. 21

Однако вы даете. Суток не прошло, как я вас откачал, еле справился. И что же? Надрались, как зюзя. Скажите спасибо, что вы не… э-э… грабитель, им пить никак нельзя. Помню, был такой Гарри Коркер, мы его звали Насос. Зашел он в один дом, занялся сейфом, нашел со второго раза какие-то кнопочки и глянь – музыка играет, для танцев, из приемника. Если бы он не догадался прыгнуть прямо в окно, была бы ему крышка. После этого случая он немного одумался. Что ж, пойду за другой бутылкой этого зелья. Попрошу молодого человека, чтобы покрепче сделали.

Стэнвуд присел на тахте. Лицо его было мрачно, голос – ясен.

– Я не пьян.

– Вон как? – удивился Огастес. – А с виду – хуже некуда. На воздух вам надо, дорогуша. Я уже вещи сложил.

– А теперь разложите.

– То есть как это? Мы же едем в замок.

– Нет, – ответил Стэнвуд и объяснил, в чем дело.

Мы гордимся Огастесом Ворром. От лысеющей головы до массивных стоп он был снобом и мечтал о том, как будет писать письма на бумаге с короной, а позже между делом упоминать о всяких там графах. Сейчас он чувствовал себя как пери, изгнанная из рая.

Однако его золотое сердце вынесло удар. Пробормотав: «Ну и ну..» – он взял себя в руки. Никакое занятие не укрепляет дух так, как кража со взломом. Посудите сами, трудишься полночи над сейфом, чтобы обнаружить только затхлый запах да дохлого паука, – и принимаешь это, зная, что земная жизнь полна разочарований.

Но при всей своей мудрости Огастес проекта не одобрил.

– Помяните мое слово, – сказал он, – толку не будет.

– Почему?

– А потому, дорогуша, что вранье к добру не приведет. Запутаетесь, как миленькие. Помню я такой стишок: «Ты попадешь в густой туман, когда решишься на обман» [11]. На память читал, дядя Фред даже давал мне леденцов, чтобы я, это, остановился. Ему, понимаете, мешало обед переваривать. Сядет к столу, а кулечек наготове. Ладно, если вы не надрались, что ж у вас вид, простите, поганый?

– Какой-какой?

– Ну, эдакий. Наподобие тухлой рыбы, – отвечал честный слуга.

При обычных обстоятельствах Стэнвуд остерегся бы доверять заветнейшие тайны тому, кого считал несколько фамильярным. «Ему только дай палец, – подумал бы он, – совсем распустится». Но глубокая скорбь настигла его, морозы и смерчи крушили сад его мечтаний, а в такие минуты изольешь душу любому.

– Если хотите знать, – сказал он, – у меня разбито сердце.

Огастес удивился и выказал интерес.

– Вон как! – заметил он. – А я-то думал, когда ваша девица приехала, вы будете петь, будто птичка. Что, отставку дала? Они всегда так, эти, прямо скажу, любимицы публики. Избаловали, одно слово. Им бы заехать в глаз, сразу бы стали как шелковые. Другого нашла, что ли? Так я и знал.

Стэнвуд тихо взвыл. Тон, да и смысл этой речи ему не нравился, но потребность в наперснике снова оказалась сильнее.

– Не в том дело, – сказал он. – Сейчас я у нее был…

– И зря, дорогуша, зря. Девицы всегда злятся с перепоя.

– Она не злилась.

– Вот она, корысть! Держитесь подальше, дорогуша.

– Какая корысть, чтоб вас черти драли!

– Однако, выраженьица…

– Она говорит, что брак не продержится, если жена богаче мужа.

Огастес присел на тахту, сдвинув ноги хозяина, и сложил кончики пальцев.

– Это верно, – согласился он. – Тут ничего не попишешь. Ну и ну, актерка-то – не дура. Последнее дело за всяким грошом идти к жене. Помню, мой дядя Реджинадд…