Великая грешница - стр. 37
Из Москвы выехать – не птице из клетки выпорхнуть. Как из Кремля выбрался, по улицам и улочкам Китай-города, Белого города и Скородома проехать не так-то уж и просто, ибо народ со всего города сбегается поглазеть на царицын выезд. Тут без стрельцов не обойтись. Впереди идут стрельцы с батогами, за ними следуют скороходы с бичами, дабы путь расчищать. Кто только не лезет к громадной царицыной колымаге, расписанной золотом! Скороходы едва успевают кнутами размахивать.
За колымагой Марьи Григорьевны едут для оберегания царицы (четверо в ряд) конные стрельцы в красных кафтанах, а за ними следует колымага царевны, в коей находится мамка и верховая боярыня, а уж потом – колымаги с боярынями, боярышнями, с сенными девушками. «За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. В одной из повозок постели путные, в других – платья, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными. Позади всего поезда «телега поборная. В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают. Рядом с телегой старший дьяк Царицына приказа шагает. Он челобитные принимает, что ей по пути подают».
Когда отъезжали от дворца, то до Фроловских ворот царицу сопровождал Григорий Васильевич Годунов в золотном кафтане с оплечьями, расшитыми драгоценными каменьями, и в собольей шапке, усеянной самоцветами. Опираясь на дорожный посох сандального дерева, боярин зорко посматривал на поезд и вспоминал слова государя:
– На тебя вверяю Ксению, боярин. Головой отвечаешь. Все ли продумал?
– Мыслю, оплоха не будет. Только бы царица не подвела.
– С Марьей у меня был уже разговор, лишнего не сболтнет, иначе…
Борис Федорович не договорил, но Григорий Васильевич отчетливо понимал, что стоит за царским «иначе».
Царица Марья была не только сварлива, но и болтлива, однако Борис Федорович ей строго-настрого наказал:
– Ты доедешь до Троицкой монастыря, а Ксения вместо обители окажется на одном из лесных угодий, дабы поправить здоровье.
– Да что я людям скажу?
– Скажешь, что Ксению недуг охватил, а посему возвращается в Москву.
– Но люди – не дураки. На Москву-то они без царевны вернутся и почнут вертеть языками. Свинья скажет борову, а боров – всему городу.
– Ни кто на Москву не вернется. Они будут на лесном угодье с царевной, и каждый станет держать язык за зубами. Сама держи рот на замке, а коль не удержишь – в монастырскую келью спроважу. И на том тебе свое царское слово даю.
Веско и непреложно заявил государь.
Обижена была Марья. Эк чего удумал супруг! Отправить в леса дремучие, и без ее материнского пригляда. Верховая боярыня – не родная мать, разве можно на нее во всем полагаться? И где жить? В дебрях, среди зверья и леших. Никак из ума выжил государь. В такой глухомани никакой шатер не спасет. Прибежит ночью ведмедь и в клочья шатер раздерет, чадо в усмерть перепугает, а то и вовсе живота лишит. Страсти какие! И ради чего? Чадо потешить, будто ей в тереме худо живется, будто не с золотого блюда ест и пьет. И впрямь спятил государь. Вначале норовила отговорить его от глупой затеи, но Борис вспылил, назвал ее «недотепой» и пригрозил наказаньем. Пришлось, скрепя сердце, смириться, ибо царь перекоров не терпит. Но душа Марьи пылала гневом. В кой раз она понуждена подчиниться воле супруга!