Великая армия Наполеона в Бородинском сражении - стр. 47

. «Затронув национальные и патриотические чувства в современниках, события Отечественной войны, – писал Алексеев, – оставили в душе их сознание подвига, совершенного русским народом в эту годину, и, так сказать, торжества русского гения над гением мирового полководца»[274]. Это ощущение торжества, считал автор, «перешло и на последующие поколения», отразившись в трудах Д. П. Бутурлина, А. И. Михайловского-Данилевского, П. И. Липранди и даже М. И. Богдановича. «Национально-патриотическому» направлению Алексеев противопоставлял «научное», связав его с именами А. Н. Попова, В. П. Харкевича, М. Н. Покровского и К. А. Военского. Неудачу русской кампании Наполеона эти авторы, по мнению Алексеева, видели в «объеме и качестве его войск». Сам Наполеон должен был действовать при Бородине не как полководец, а как император, политический деятель. В целом, заключал Алексеев, вслед за Военским, «поворотным пунктом наполеоновского счастья было не Бородино, но Трафальгар», то есть исход бородинского дня был предопределен общим изменением экономического и политического соперничества не в пользу Наполеона. В менее обобщающем ключе, но в том же духе радостного торжества «научного» и «критического» начала над узконациональным был выдержан обзор литературы по Бородину и у А. Г. Скугаревского[275].

В советское время, вплоть до 1960-х гг., отечественные авторы избегали обобщающих историографических сюжетов, предпочитая в лучшем случае скороговоркой упоминать недостатки своих предшественников, особенно у Покровского. Обширный историографический материал был предложен только в 1962 г. Л. Г. Бескровным[276], который установил своего рода историографическую традицию, продержавшуюся до рубежа 80 –90-х гг. Историографические оценки в рамках этой традиции нередко определялись такими категориями, как «правильные» или «неправильные», а это зависело во многом от принадлежности автора к официальной дворянской, революционно-демократической, марксистской или буржуазной историографии. Поразительно, но, нападая на официальную дворянскую историографию XIX в., Бескровный фактически возродил ее псевдопатриотический дух: Бородино было безусловной победой русских, причем не только в плане нравственном, но и в материальном, что, по мнению автора, подтверждалось несравненно большими потерями французов. Не меньшим схематизмом отличались и историографические подходы П. А. Жилина[277].

На излете советского времени, в 1990 г., вышла интересная работа Б. С. Абалихина и В. А. Дунаевского[278]. Заострив внимание на изменениях в источниковой базе и в тематике исследований советского времени, выявив спорные вопросы и, казалось бы, уже «закрытые» сюжеты в исследовании Бородинской битвы, авторы констатировали необходимость более активного привлечения зарубежных материалов и учета вышедших за рубежом исторических работ для более глубокого освещения «стратегии и тактики Наполеона в 1812 г.»[279]. Вместе с тем Абалихин и Дунаевский обошли молчанием внутреннюю логику развития отечественной исторической мысли применительно к Наполеону и его армии в 1812 г. Пожалуй, в большей степени это удалось сделать А. Г. Тартаковскому на материалах русской мемуаристики[280]. Тартаковский увидел в русской традиции исторического осмысления событий 1812 г. определенное чередование всплесков националистических и патриархально-консервативных настроений и моментов более спокойного отношения к Западу, которые, как правило, сочетались с либеральным курсом правящих верхов.