Ведуньи. Первая. Прозрачный саркофаг - стр. 45
В этой отчаянной и бесплодной борьбе день проходил за днем, а год за годом. Сколько их прошло, она даже не знала, продолжала отчаянную борьбу до тех пор, пока не кончились силы и не была выпита до капли воля тянуться к жизни. А потом она сдалась, как-то сразу, сделала то, чего до ужаса и сумасшествие боялась, внутренне позволив отчаянию заполнить всю ее сущность. И ничего не случилось.
Отчаяние расплескалось по душе, пропитало каждый ее уголок и просто ушло, оставив после себя только горечь предательства и сожаление о бездарно потраченном времени на бессмысленную борьбу с судьбой. Да, она доверяла Жеклему, как самой себе. Она нарушила этим одну из главнейших заповедей Ведуний и получила закономерную расплату. Теперь душу точит жажда мести, но это не имеет никакого смысла, ей не выбраться из западни живой.
Но тем не менее с ней по-прежнему было ее главное оружие, о котором она так непростительно забыла, поддавшись почти лишившему ее рассудка страху. Оставался отточенный разум Ведуньи, способный на многое, например, на то, чтобы оставаться в сознании, будучи погруженной в обычно отключающем у человека все жизненные функции стазис-геле.
Осознав эту в сущности очень простую мысль, она окончательно успокоилась и сделала то, с чего должна была начать: потянулась к миру, постаралась обнять его, стать с ним единым целым, почувствовать, увидеть окружавшую ее пустошь, услышать ветер, шум волн и плач дождя, принять в себя ярость миллиардов звезд и тягучий покой облаков. Переродиться из испуганной неотвратимостью гибели девчонки в ту, кем пришла в Ойкумену. Стать той, чья судьба вести за собой, а не биться в припадках ужаса и отчаяния.
И она продолжала толкать свою душу наружу, за пределы капсулы из синтетической слюды. Видела, как пустошь обрастает причудливыми деревьями, не похожими ни на что виденное ею прежде, как деревья падают, отживая свой век, и остаются лежать, постепенно погребая под собой и бывшую пустошью равнину, и хранилище ее погруженного в стазис нестареющего тела. Видела все, что происходило вокруг, но тянулась еще дальше, упиралась в предел собственных сил, отступала, и снова тянулась, пытаясь впустить в себя весь мир без остатка.
Юный мир вливался в нее и вместе с этим принимал ее, так же смотрел на нее, изучая: сперва – как на нечто чужое и чуждое и пустоши, и первым лесам, затем – как на досадную помеху, еще видимую из-под все более плотных завалов умерших древесных стволов, и наконец – как на неотъемлемую часть себя, вросшую, сроднившуюся, отличную от кипевшего вокруг котла бесконечных рождений и смертей своими странными, мертвящим покоем и неподвижностью. Не жива и не мертва, всего лишь песчинка на его теле, обреченная быть зрителем в первом ряду. И в тот момент, когда ей наконец удалось обнять своей душой всю планету, ощутить каждый вдох ее причудливых обитателей и каждый глоток, мир попробовал покой ее тюрьмы на прочность.
Стазис-капсула выдержала этот удар играючи, но в обледенелом, укрытом многокилометровым панцирем льда и кристально чистым небом мире осталась только она – одинокая призрачная фигурка в легком феррокарбоновом платье посреди такой же неподвижной, как и ее тюрьма, белой пустыни. Позади был целый эон прожитого времени вместо отпущенной щедрой рукой Жеклема тысячи лет, впереди – все та же неизвестность. Но теперь с ней был целый мир и больше не было страха.