Ведуньи. Первая. Прозрачный саркофаг - стр. 44
– У тебя потрясающие друзья.
– Друзья всегда потрясающие, если дружба искренняя. – Ярослав оперся на открытую дверцу и подставил лицо теплому ночному ветерку.
– Какие планы на завтра? – Сашка не торопилась закончить разговор.
– Расскажу тебе завтра. – Он с готовностью поддержал эту игру, оставив право инициативы за ней.
Сашка поняла, что сейчас нужно или прощаться, или кидаться в этот омут с головой. Именно сейчас, в эту самую минуту, потому что уже в следующую расслабленный с виду Ярослав примет решение сам. И скорее всего, они оба потом будут об этом решении сожалеть.
– Приготовишь свои фирменные бутерброды на завтрак?
Она постаралась придать голосу самую невинную интонацию, но по улыбке Ярослава поняла, что обмануть его не получилось. Он читал ее душу и мысли не хуже Ассуры.
– У тебя же негде меня положить?
– Мы решим эту проблему, – пообещала Сашка. – К тому же тебе нужно будет завтра что-то отвечать Коле. Мы же не скажем, что ты опять в шаге…
– Значит, тебя разбудит аромат кофе и бутербродов.
– Значит, пошли решать проблему.
Уснуть им удалось только под утро – настолько было жалко терять каждую убегающую в недоступную уже людям бездну прошлого минуту. Так сладко и радостно ей было доверяться его сильным и при этом удивительно нежным рукам. Но вместо долгожданного и несущего отдых сна на Сашку навалился такой безысходный ужас, что все страхи, терзавшие ее последнюю неделю, померкли в сравнении с ним, показались невинной детской шалостью рядом с форменным безумием одиночества и беспомощности.
Она снова оказалась в стеклянной тюрьме, заполненной густым розовым маревом, не позволявшим ни пошевелиться, ни увидеть что-либо за пределами вроде бы прозрачных стен, ни позвать на помощь. Да и некого было звать, снаружи не было ничего, кроме землистой серости молодой, только пробующей простейшую жизнь на вкус планеты, и до первой разумной твари, даже не человека, были бесконечные эоны времени. Ей не дождаться. Ей суждено умереть здесь, в этом плотном розовом аду собственного страха и бессилия.
Сашка чувствовала, как растворяется в этом розовом мареве, теряет саму сущность собственной личности, становясь кем-то еще, сливаясь с памятью и эмоциями существа, которое уже с трудом можно считать человеком. Она сопротивлялась, но напор и возможности ее палача были несопоставимы с ее жалкими попытками вырваться, и она впустила Ассуру в свою душу, слилась с разумом Великой Ведуньи. И даже сквозь сон едва не закричала от открывшейся картины воспоминаний и пережитых эмоций оказавшейся в плену молодой девчонки.
Онемевшее тело оставляло только одну возможность: не мигая смотреть прямо перед собой, где за маревом можно было разглядеть смену дня и ночи, и ту только по изменениям интенсивности света. И на всю обещанную ей тысячу лет ресурса капсулы глаза больше не увидят ничего. Душу охватил даже не ужас, а нечто в тысячи тысяч раз страшнее – ослепляющая, обезоруживающая паника, оставившая только одно желание: вырваться любой ценой, при любой возможности, ценой любых жертв, продать и предать всю цивилизацию, которой она поклялась служить десять лет назад, если найдется сейчас покупатель. Только бы выбраться… И она билась в онемевшем, неподвижном теле, истошно кричала не работавшими голосовыми связками и таращилась немигающими глазами в розовое марево стазис-геля, не думая больше ни о чем, не желая думать, отказываясь принять случившееся. Молила бездушный мир о пощаде и снисхождении, требовала уважения и снова билась о собственное бессилие с поистине маниакальным упрямством.