Валькино детство - стр. 5
– Ну ты и засоня! – «приветствует» меня бабушка, стоящая у плиты часов этак с пяти и успевшая за это время наготовить, вероятно, блюд на весь день. – Иди умывайся, завтракать будем.
Мне дважды повторять не надо – топаю в нашу крохотную ванную комнату, поворачиваю ручку крана умывальника – ничего. Поворачиваю вторую – и снова неудача.
– Бабушка, кран сломался! – кричу я.
– Как это сломался? – слышится в ответ бабушкин голос, сопровождаемый быстрыми шагами.
Она подходит к умывальнику и повторяет один в один мои действия.
– Ох, шо ж за напасть-то такая-я-я!.. – причитает бабушка, поворачивая ручки обратно. – Я ж только собиралась воды набрать на полив! Ой, пропадать!..
Я же стою и понимаю… чуть больше, чем ничего. Во всяком случае, точно осознаю, что не умоюсь.
– Ну да вот что, – говорит бабушка, собрав мысли в кучу, – бери-ка зубную щётку, пасту, расчёску и вёдра, и сходи на озеро. Там умоешься, заодно воды на полив мне принесёшь, а то я уморилась что-то уже, а работы ещё вона сколько!
Дорогу до озера я уже знал, а потому ничуть не смутившись рассовываю мыльно-рыльные принадлежности по карманам штанов, хватаю вёдра и чешу сквозь сельские улочки к водоёму вместе с другими бедолагами разных возрастов, разделявшими мою участь.
– Говорят, – произносит кто-то из идущих, – что в сельсовете вода никогда не отключается…
– Ага, конечно! – перебивает его грубоватый женский голос. – На шо она Громушкину? Он же, поди, в водке своей умывается, в ней же чай с супом заваривает!
Шёл я с этими людьми, так сказать, в одном строю, слушал всё это и пытался сообразить своей детской головой: как же это так можно сделать, чтоб на одной и той же водке заваривать и суп, и чай? И что же за человек этот самый Громушкин, раз ему хватает одной небольшой бутылочки, чтоб умыться?
Пока я так рассуждал в своей голове, ноги, между делом, довели меня до озера, напоминавшее с холма половинку бублика. На мгновение я остановился и в очередной раз впал в какой-то зачарованный транс: вот много раз уже бывал на этом месте, не раз купался с местными ребятами и с ними же охотился на раков, а всё никак не мог налюбоваться.
Вода в нём прозрачная и спокойная, словно зеркало, отражающее небо и облака, чем не могла похвастать река, находившаяся у самой северной окраины села, чьи воды были мутноваты и кишели длиннющими водорослями. По берегам озера располагались редкие массивные дубы и изящные берёзки. Пусть этих самых деревьев было и немного, но листва их извечно шелестела, создавая в созвучии с лёгкими озёрными волнами что-то вроде белого шума, невольно навивавшем на всякого путника спокойствие и умиротворение. Часть берегов была усеяна какими-то полевыми бело-розовыми цветами – уж не припомню название, – которые становились реже по мере приближения к воде, уступая место песку, что по утрам обычно оказывался усеян следами разных птиц, стиравшимися впоследствии человеческой обувью.
Чуть-чуть посозерцав я всё-таки вспоминаю, зачем пришёл сюда, а потому чешу к воде, где во всю уже плещутся сельчане: кто тоже умывается, как и я, кто вёдра набирает, а кто решил забыть про всё и всех и занырнул поглубже, чтобы остудиться в ещё прохладной утренней воде.
Покончив с чисткой зубов и кое-как уложив волосы, весь румяный и довольный я набираю два ведра воды и, стараясь не кряхтеть для виду, медленно несу их вверх, делая всё возможное, чтобы не проронить ни капли.