Валькино детство - стр. 2
И знаете, в детстве всё это воспринималось как-то по-другому…
Вот мы ехали час до города, а меня уже всё начинало завораживать: и долгая дорога, проходящая сквозь полулески и поля, и монотонный говор дяди Саши за рулём, и бабушкин смех на некоторые его фразы…
Всё это вкупе казалось чем-то сказочным и вечным. Когда ты маленький, тебе, почему-то кажется, что так, вероятно будет уже всегда. Лишь только с годами ты понимаешь, что в какой-то момент ты поехал в такой вот компании и таким маршрутом последний раз, просто конкретно тогда ты этого не знал… да и не мог знать…
И вот, спустя примерно час шумной, но такой весёлой и задушевной дорожной тряски, мы оказывались в городе.
Почему-то он всегда казался мне красивым… да что там «красивым»? – поистине великолепным местом! Это даже с учётом прошедших лет и изменившихся, в связи с этим, взглядов на жизнь.
Мне в нём нравилось всё: и мощёные улицы, и дома, что для маленького Валечки были громадными, и запах реки, вперемешку с запахом свежей краски с фасадов зданий вокруг, и разнообразие магазинов, каждый из которых так и манил зайти, и люди… не те люди, что жили у нас в селе – совсем другие: все красивые и по-разному одетые, все куда-то спешат, порой даже забывая посмотреть вверх, туда, где раскинулась голубизна неба над крышами местных улиц, но все они всё равно казались счастливыми.…
Случалось, заходишь в какой-нибудь магазинчик один, а тебе с порога:
– Здравствуйте! Вам что-то подсказать?
Конечно же я безмерно смущался и стеснялся! Чтоб к маленькому мне и на «вы» обращались? Да когда такое было?! А вот в городе, как раз, и было…
Всё это, конечно же, вызывало у меня настоящий неподдельный восторг. Иногда я искренне не понимал, почему бабушка, всё-таки, выбрала жить в селе, а не в городе, ведь здесь всё и всего намного больше.
Лишь с годами я понял, что какими бы люди здесь не казались счастливыми и красивыми, а у большинства из них не было одного, но самого главного – той самой искренности. Мало кто из них мог похвастать тем, что ему было позволено быть настоящим – быть самим собой.
Зато в селе с этим ни у кого проблем не возникало…
Случалось идёшь по просёлочной дороге куда-то по своим мальчишеским делам, или бабушка тебя зачем-то к кому-то отправила, глядь, а на одном из перекрёстков стоит, опершись на забор или фонарный столб, акий барин XIX века, Игнат Матвеевич – высокий, грузный мужик, чем-то напоминавший собой Герасима из иллюстраций к произведению Тургенева «Муму»; казалось, в нём вмещаются все сто пятьдесят килограммов, что при его росте смотрелось как будто бы уместно; короткая ухоженная чёрная борода прибавляла и без того грубому лицу ещё с десяток-другой лет; одевался он, в основном, в мешковатые тёмно-синие штаны и какую-то холщовую куртку, но одно в нём всегда оставалось неизменным – тельняшка. Уж не знаю, служил ли он на флоте или в десанте, да только казалось, что Матвеич её совсем не снимает.
Итак, стоит, значит, на перекрёстке наш Игнат Матвеевич, как я уже и сказал, опершись на что-либо и чинно курит сигарету без фильтра, выпуская, казалось, такие клубы дыма, что паровозы из ближайшего депо могли бы позавидовать.
Тут откуда-то появляется Николай Степанович, который по своему обыкновению идёт, воровато озираясь по сторонам, чуть сгорбившись и держа руки в карманах, непонятно откуда взявшихся у него, синих галифе, заправленных в грязные потёртые сапоги, которые летом заменялись какими-то непонятными сандалиями на босу ногу. Идёт, значит, и замечает своего лучшего друга в мире – Матвеича. Да ещё и с сигаретой! Ну прям джекпот!