Ты. Будешь. Моей! - стр. 33
После очередного вот такого боя. После побоища. Еще одного мессива без шансов на то, чтоб выжить.
Еле дополз. Но дополз. Сам удивлялся, как удалось на ноги встать. Уйти подальше, шатаясь.
Ноги не слушались. Куча костей перебиты. Доплелся каким-то чудом, сцепив зубы, до крошечного обрывка пляжа. Там никто не бывал. Клочок песка. Кусты выше головы. И будто обрывок моря. Валунами на пару метров обложенный. Тихое место. Заброшенное. Никому не нужное. Как, блядь, маленький обрывок жизни. Лоскут, выдранный из рубашки.
Дошел. Должен был дойти. Иначе меня бы и самого. Туда, на хрен. Под простынку и в песок или в землю. Или на свалку.
Никто не морочился с тем, чтоб переломанных бойцов лечить. Кому это надо? Таких на место одного еще десяток придет. А рисковать, чтоб о подпольной деятельности узнали, никто не станет.
А ведь и вариантов у меня тогда и не было.
Сбежавший из детдома уличный пацан. Оборванец, который и умел, что зубами намертво вцепиться. И глотки рвать каждому, кто попробует отобрать.
Волчонком меня еще там. В детдоме прозвали.
Но эта блядская жизнь была не для меня.
Не привык я ходить по струнке. Подчиняться любому беспределу хуже, чем в казарме. Еще там себе в лицо плюнуть не давал. Унизить или командовать собой тем более. Рвал каждого. Смертельно. Люто. Хоть сам чаще всего поломанным и оставался.
Потому что в детдоме мало того, что воспитатели самоутверждаются за счет детей. Считают их своими личными игрушками. А некоторые и пацанов малолетних и девчонок к себе на ночные оргии и извраты вызывали. Особенно, когда гости высокие с визитом были. Воспитанников своих они, на хрен, как угощение им подавали. И попробуй рот раскрой, где не положено. Или возмутись. Кто будет разбираться, куда пропал очередной детдомовский сопляк?
А между самим дедовщина тоже, хуже армии была. Строгая иерархия, где старшие заставляли им служить. И красть. И еду отдавать. И прочей мерзости даже вспоминать не хочу!
Уже тогда другого выхода, как драться, не было. Уже тогда драка стала для меня единственным способом выжить. Ведь выжить означает не прогнуться. Если ты прогнулся, то ни хрена от тебя уже не осталось. Уже, считай, сдох и воняешь. Тхнет от тебя. Тебе же самому и тхнет. Лучше по-настоящему подохнуть. Или чтоб забили. Но ни хрена не прогнуться. Ни хрена.
Из лазаретов уже тогда не вылезал.
Сбегал хрен знает, сколько раз, но находили. Швыряли в карцер, а по-настоящему, в подвал, полный крыс. И сутками жрать и пить не давали.
Хотя нет. Драться, чтобы выжить, пришлось еще пораньше.
Когда мать умерла, от рака. И никого близких не осталось.
Тогда и оказалось, что мой отец, оказывается, очень даже существует. Как меня нашел, хрен его знает. Даже думать не хочу о том, что господин Урсулов, входящий в десятку самых богатых и успешных бизнесменов, лощеный хозяин мира, все это время следил за нашей жизнью. И знал. Знал, что мать умирает. Что надрывается на трех работах. А денег, этого проклятого бабла, так и не хватило на лечение.
А он, выходит, сука, знал. Раз меня нашел. На третий день, ровно на похороны явился. Забрал меня у соседки, которая на время приютила. Если б не знал, то разве явил бы свою морду так быстро?
Оказалось, что у папаши роскошный дом. Нет. Ни хрена. Не дом. Дворец. Настоящая королевская роскошь. И свита со штатом прислуги имеется.