Тень ликвидности - стр. 19
Она открыла документ. Серый PDF с неровной вёрсткой, как будто его собирали ночью на чужом ноутбуке. Заголовок – «Дополнительное письмо к Соглашению инвестора X». Слева – дата. Справа – «Приложение Е: Протокол Временных Окон». Она пролистала к пункту 3.4, потому что там лежало слово, которого не должно быть в бумагах, подписанных людьми, которые ещё умеют смотреть в глаза:
п. 3.4 (извлечение)
«Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении СКЗ (события коммуникационной значимости) в рамках Протокола Временных Окон. Отсутствие раскрытия в окне и/или выбор альтернативного канала коммуникации не признаётся нарушением, если (а) публикации по каналу «В» синхронизированы с контуром «С» и (б) журнал событий инфраструктуры соответствует параметрам согласования».
Опциональность. Она пряталась здесь – как кот под кроватью, хвост видно, а слова «кот» в документе нет. Юристы любили формулы, которые моют руки сами. Коммуникации любили окна, через которые удобнее наблюдать за погодой. Комплаенс должен был любить процедуры. А Кира любила точность. Вчера её точность дала трещину, и трещина прошла через чужую жизнь.
Она распечатала три листа: титул, пункт 3.4, Приложение Е – на «неметящейся» бумаге, которую потом не отличишь от офисной. Принтер выдал листы послушно, не зажевал, не пискнул – как ребёнок, которому пообещали конфету за тишину. Она не скрепляла копии. Листы должны были остаться листами: скобы – следы.
В шкафу у стены, который числился «архивным», лежали настоящие оригиналы – те, что подписывали ручкой, от которых пахло чернилами и несостоявшимися спорами. Ключ от шкафа был у неё и у юриста отдела, Шумского, человека с ровным голосом и пустыми глазами часовщика. Сегодня Шумского ещё не было. Кира подошла к шкафу, открыла. Внутри пыли было меньше, чем ей хотелось. На второй полке – узкие папки с бирками: «LPA», «Side-letters», «VDR-рассылки». Она нашла нужную. Пальцы скользнули по картону, как по чужой щеке, которую нельзя трогать.
Оригинал «DL-X-3.4» лежал между двумя копиями – словно ребёнок между двух взрослых, которые делают вид, что ничего не происходит. Внизу – её подпись. Она помнила тот день. Помнила формулировки «что без этого не согласуют» и «что у инвестора особые требования к коммуникационной безопасности». Помнила, как сказала «я подпишу, если будет Приложение Е с чёткими окнами». Чёткие окна – отмычка, которой можно было объяснить себе, зачем. Тогда она ещё верила, что окна – это про свет, а не про тень.
Она вынула оригинал. Положила в свою серую папку. На его место вставила тонкий «макет» – пустые листы с заголовком и без содержания. Издалека – не отличишь. Изблизи – спасает только отсутствие любопытства. Комплаенс держится на том, что любопытство когда-то признали нарушением дресс-кода.
– Рано, Кира, – сказал за спиной голос, вежливый, как чистые фары.
Шумский стоял в дверях. Куртка, галстук, ровная прядь волос, взгляд, в котором всегда жила маленькая жалость к тем, кто всё ещё хочет правильно. Он держал в руке бумажный стаканчик с кофе, как трофей.
– Рано, Сергей Ильич, – ответила она. – Работа останется работой, если ей не мешать спать.
– Красиво, – кивнул он. – Вы умеете говорить красиво. Это опасно для комплаенса. У комплаенса оптика должна быть плоской.