Тень Карпатской ночи - стр. 1

Жаркий полдень. Солнце пробивается сквозь плотную крону деревьев, играя золотистыми солнечными зайчиками на изрезанной веками коре могучих сосен. Деревня давно осталась позади, и теперь меня окружают одни лишь буки, ели да заросли можжевельника. Всё дальше разносятся голоса ребятни. Много нас сегодня собралось, целая ватага. Пока родители справлялись о вечернем праздновании дня солнцестояния, дети устремились гулять в лес. Я не сразу понимаю, что заблудилась, что чаща становится непроницаемее и темнее, что под сенью деревьев всё студенее делается, а по земле стелится туман вместе с пряным и густым запахом болот.

Слышу, как Думитру кличет меня – голос его смешным кажется; тетушка моя объясняла, что он у Думитру ломаться начал и скоро загрубеет, – однако дорогому другу отчего-то не отвечаю. Иду всё дальше в лес, ибо кажется мне, что кто-то другой шепчет моё имя, зовёт, манит, дразнит. Туман ложится белёсым полотном меж стволов, и каждое дерево будто вырастает вдвое выше, чем прежде. Ветер качает верхушки, но в лесу царит мертвая тишина.

А потом вдруг слышу: где-то совсем рядом звенит тонкий смех – женский, детский ли, не разберу.

– Каталина… – шёпот снова зовёт, уже ближе, у самого уха. Я оборачиваюсь, но вижу лишь сизую дымку меж вязов. Взгляд цепляется за что-то тёмное у корней. Чудится: силуэт сидит, согнувшись. Но стоит мне моргнуть, одну только чёрную кочку и дымку болотного пара различаю.

Я делаю шаг назад, ветки хрустят под ногами; и в тот же миг слышу чужой шаг, с тем же гулким треском.

– Думитру?.. – выдыхаю, голос дрожит, но лес отвечает только тишиной.

Иду всё дальше и дальше, уже и деревьев не узнаю, пока не оказываюсь на прогалине, где стоит огромный дуб. Ствол его чёрен, обуглен, и темно вокруг. Страшно так, что мурашками мороз по коже ползет. Голоса громче и громче – уже не окрест, а внутри меня раздаются. Зовут, молят, ругают, упрашивают, чтобы в воду ступила… И впрямь за дубом вдруг река бурлящая проступает.

А затем у самого уха моего голос раздается: "Судьбу материнскую повторишь, коль смелости не достанет порвать путы и мраку в лицо взглянуть".

Я вскрикиваю, оборачиваюсь, вижу лицо черное, непроницаемое, лишь два глаза ярко сияют, ослепляя и…

Открываю глаза, тяжело хватая воздух и силясь отдышаться.

Солнце закатывается за горизонт, огненные языки танцуют в такт налетевшему с реки ветерку, а сердце пташкой в груди быстро-быстро рвется.

– Каталина? – осторожно спрашивает Анка, на чьем плече пробуждаюсь. – Кошмар привиделся?

– На закате задремала, вот и почудилось… – оправдываюсь, выдавливая улыбку и выпрямляясь.

Подруга тянет уголки губ, кивает, вновь оторачиваясь к разгорающемуся костру.

Я чуть потягиваюсь – волнение по телу бежит, сковывает, – гоня прочь остатки морока, да оглядываюсь, глубже вдыхая свежий вечерний воздух. Медленно расправляю плечи, ещё ощущая дрожь сна, и смотрю на угли, тлеющие в костре.

Десять лет уж прошло с того жаркого полдня, когда я в лесу заплутала. Ничего не помню, что происходило в те часы, но до сих пор изредка летом мне снятся сны о голосах, зовущих меня по имени, о чащобе и о тени, наблюдающей из-за деревьев. Как рассказывала тетушка, в тот день меня отыскал среди буков Думитру, да отнес в деревню. Мальчику помог дед Михай, что в лесу удачно дрова заготавливал.

У реки несколько девушек стирают одежду. Чуть поодаль – Вероника, давняя наша подруга, однако общество прежних приятелей будто ей опротивело, всё чаще сама по себе остается. Гуляет, поет на закате, спускаясь одна к прохладной воде, собирает зверобой и пижму, крутит их в скрутки, плетет венки…

Выдыхаю медленно, шумно. Провожу ладонями по шее. Прижимаюсь грудью к ногам и кладу подбородок на колени, переводя взгляд на огонь, а следом – поверх него. Сердце еще колотится торопливо, тревожно, но беспокойство свое оправдываю дурным кошмаром и хмельной после сна головы.

Смотрю на юношей, что сидят по другую от девиц сторону, да россказнями напугать пытаются. Они перебивают друг друга, один громче другого. Отблески костра бросают мягкий, теплый свет на лица собравшихся.

Тепло от огня медленно растекается по телу, успокаивая дрожь. Треск дров и запах дыма кажутся оберегом: здесь я в безопасности, здесь всё настоящее.

– А знаете, что дед Захар говорил? – худой злотокудрый Ион крестится, хотя и нарочно небрежно. – В старом колодце за церковью ночами слышен плеск, и кто заглянет туда, того утянет вниз мертвая невеста. Говорят, она сидит там вся белая, волосы длинные, глаза пустые…

– Брехня, – хохочет Добран, хотя и косит быстрый взгляд в сторону темнеющего леса. – Вот вы бы послушали лучше, как мой батяня рассказывал про вырколаков. В полнолуние они в выпотрошенные овечьи шкуры прячутся, да на охоту выходят. И не заметишь их сразу: вроде смотришь – стадо пасётся; а к утру хозяин на пастбище выходит, да видит, что вместо овец – кости да шерсть окровавленная клочьями, а рядом – следы. И хорошо еще, если в деревню твари не пойдут, а то и людей пожрать могут.