Танец, тело, знание - стр. 4

Историки науки Лоррейн Дастон и Питер Галисон приводят эту цитату Бернара в книге «Объективность», рассказывая о том, как ученые добиваются признания результатов своих исследований объективными. Дастон и Галисон также упоминают скульптуру Барриа: по мнению ученых, она «соединяет древний троп покрывала Изиды, трактованный как желание природы сохранить свои тайны, с модернистской фантазией о (женской) природе, охотно снимающей покровы перед исследователем (мужчиной)» (Дастон, Галисон 2018: 289). Их коллега Кэролайн Мерчант считает скульптуру Барриа эмблематичной для тех трансформаций, которым понятие природы подвергалось в период научно-технической революции: «из активного учителя и партнера, она [природа] превратилась в бессознательное, подчиняющееся тело» (Merchant 1990: 189–190). Можно пойти еще дальше и интерпретировать метафору «снятия покровов», «проникновения в тайны природы» как эротический акт. В нем оказываются интимным образом связаны любознательность, стремление к истине, влечение интеллектуальное, с одной стороны, и желание чувственное, влечение эротическое, с другой.

Во многих языках слово «истина» – женского рода: aletheia по-гречески, veritas по-латыни, emet по-еврейски. Языковая ассоциация истины с раскрытием очень древняя: греческое слово aletheia означает «неприкрытость», то, в чем ничто не скрыто и не таится, оно происходит от lathein («ускользать от внимания или обнаружения»), с отрицательной приставкой a-. В латинском veritas образы наготы присутствуют даже более явно: Гораций говорит о nuda veritas, Петроний – о nuda virtus. Nuditas naturalis и nuditas virtualis – обе эти идеи легли в основу позднейшей персонификации «обнаженной истины» (Warner 1985: 314–315). В эпоху Возрождения истина отождествляется с природой, тоже «женщиной». Истина столь же первична и первозданна, как и природа. Иконография природы и иконография истины похожи: на изображениях и той и другой – обнаженная или обнажающаяся молодая женщина, открывающая себя чужому взгляду.

Самые ранние изображения человеческого тела – не мужские, а женские. В палеолите безымянные фигурки женщин, видимо, служили знаками плодородия. Нагота богинь, имена которых нам известны, включая Афродиту и Иштар, также символизировала плодородие и плодовитость (Barcan 2004: 87). Женская нагота выполняла защитные и магические функции. Считалось, что женская грудь и половые органы наделены оккультной силой: если женщина обнажит грудь и половые органы перед небом, морем или нивой, это может вызвать благодатный дождь, успокоить шторм и заставить землю плодоносить (Walker 1977: 194). Культ богини со многими сосцами, Артемиды Эфесской, отправлялся в грандиозном храме, считавшемся одним из семи чудес света.

Тем не менее уже в искусстве Древней Греции полное обнажение женщины (в отличие от обнаженного мужского тела) встречается редко и главным образом в негативным контексте, как признак ее слабости или того, что женщина подверглась насилию[2]. Случаи, когда женщина преднамеренно обнажает грудь, связаны с иконографией мольбы: к примеру, мать обнажает грудь перед взрослым сыном, умоляя его о чем-то (Cohen 1997: 72). Историк Лариса Бонфанте (Bonfante 1990) упоминает, что в греческом искусстве женщины частично обнажаются в мифологических сценах, представляющих момент большой опасности, чтобы показать свою слабость и уязвимость. Елена обнажила грудь, когда ее третировал муж Менелаос. Клитемнестра сделала то же самое перед Орестом, а Гекуба – перед Гектором. Кассандра обнажилась, когда искала убежища у статуи Афины в Трое, спасаясь от насильника Аякса. Напротив, добропорядочные жены граждан полиса, из уважения к приватности брака, в таком обнажении не участвовали и в целом редко служили предметом изображения.