Сыграй, для меня! - стр. 1

Небо было затянуто серыми, тяжёлыми тучами, как будто сама природа скорбела вместе с теми, кто собрался на старом кладбище. Ветер лениво трепал края чёрных пальто и фатов, приносил с собой сырость и запах увядших хризантем. Моросил мелкий дождь, тонкой вуалью оседая на лицах людей, собравшихся здесь не по своей воле, а по долгу, по памяти, по страху.

Все стояли молча. Только всхлипы женщины на заднем плане прорывались сквозь тишину. Мужчины молчали, угрюмо опустив взгляды, будто опасались встретиться глазами друг с другом.

В центре процессии стоял гроб, обитый чёрным бархатом, украшенный золотыми узорами. Он был открыт. Внутри лежал Витторио Манчини – легенда, глава итальянского мафиозного клана, человек, имя которого заставляло содрогаться даже самых закалённых.

Перед гробом стоял его сын – Рафаэль Манчини. Высокий, статный, с резкими чертами лица. Его тёмные глаза горели не только скорбью, но и чем-то ещё – неясным, острым, как лезвие ножа. Он не плакал, но пальцы его дрожали, когда он поднял руку, чтобы коснуться холодной ладони отца.

– Папа… – прошептал он, почти беззвучно. – Ты всегда говорил: никогда не показывай слабость. Даже в смерти… И вот ты лежишь здесь. Непобеждённый. Но мёртвый.

Он взглянул в лицо отца. Оно было спокойным, почти благородным. Словно Витторио просто заснул. Рафаэль вдруг ощутил пустоту. Ни страх, ни боль – а именно зияющую дыру, куда словно провалилось всё, чем он был.

Сзади к нему приблизился дядя Джулиано, старший брат Витторио.

– Ты должен быть сильным, Рафаэль, – негромко сказал он. – Теперь всё на тебе. Семья, бизнес, имя. Всё.

Рафаэль кивнул. Он чувствовал взгляды: людей клана, союзников, врагов, даже полиции – все ждали, какой шаг он сделает теперь. Он знал – слабость недопустима.

Священник, одетый в чёрную сутану, поднял руки и начал произносить заупокойную молитву. Молитва звучала глухо, неотрывно. Как набат.

Когда молитва закончилась, два гробовщика подошли к гробу. Один из них тихо произнёс:

– Пора…

Рафаэль в последний раз взглянул на отца. В груди что-то сжалось.

– Ты учил меня держать удар. Учти, я запомнил. – Его голос был почти шёпотом, но в нём чувствовалась клятва. – Я сохраню имя Манчини. И никто не посмеет забыть, кто ты был.

Механизм тросов заскрипел. Гроб начал медленно опускаться в землю. Женщина в первом ряду – тётка Мария – всхлипнула и перекрестилась. Кто-то опустил голову, кто-то – шепнул: requiescat in pace.

Рафаэль стоял как статуя. Ветер бил в лицо, пальцы были мёртвы от холода. Но он не двигался.

Он знал – с этой минуты он стал другим. Наследником. Главой. И, возможно, смертником.

Рафаэль стоял у свежей могилы, пока люди начали расходиться. Кто-то опускал голову в молчаливом уважении, кто-то просто отворачивался и уходил, будто это был конец спектакля, а не жизни человека, державшего под контролем полгорода. Только один человек остался рядом с ним – дядя Джулиано.

Он был полной противоположностью своему брату. Худощавый, с чуть вьющимися седыми волосами, он выглядел скорее профессором, чем человеком, когда-то державшим в руках пистолет. На нём был серый, поношенный плащ, и в руках – чёрный зонт, который он больше держал из вежливости, чем по необходимости.

– Он был великим, – сказал Джулиано тихо, глядя на надгробие. – Но слишком жестоким даже к себе.

Рафаэль медленно повернул голову.

– Он был тем, кем нужно было быть… в том мире, где не прощают ошибок.

– А теперь этот мир твой, да? – Джулиано слабо усмехнулся. – Ты уже решил?

Рафаэль молчал, а потом кивнул.

– У меня нет выбора.

Джулиано вздохнул, словно слышал эту фразу раньше. Словно она была проклятием, передающимся по крови.

– У каждого есть выбор, Рафаэль. Даже у меня он был. Я ушёл. Я больше не носил оружие, не ходил в дорогих костюмах, не решал чьих-то судеб на совещаниях в подвале. Я выбрал другой путь – музыку, покой… свободу.

Рафаэль скривился, глядя на чёрную землю.

– А ты не думаешь, что свобода – это роскошь, которую мы не можем себе позволить? Я сын Витторио Манчини. Ты брат Витторио Манчини. И как бы ты ни играл на скрипке – фамилия звучит громче любой симфонии.

– Но она не должна звучать как приговор, – мягко ответил Джулиано. – Ты можешь изменить правила игры. Сделать это по-своему.

Рафаэль всмотрелся в дядю. У того в глазах была печаль – старая, глубокая, знакомая тем, кто много терял. Но была там и вера. Непрошибаемая, как у человека, который знает, что его путь хоть и тяжёлый, но правильный.

– Ты думаешь, я справлюсь?

– Нет, – честно ответил Джулиано. – Но ты попытаешься. А значит – ты уже лучше, чем был твой отец.

Рафаэль отвёл взгляд. Его сердце сжималось от ответственности, страха, боли. Он вспоминал, как сидел на коленях у отца, как тот учил его целиться, вести переговоры, давать понять, кто в комнате главный.

"Мир не уважает доброту, сын. Мир уважает силу."