Сводные. Поиграем в кошки-мышки? - стр. 26
Да и целом есть чем похвастаться: к двадцати годам я не курю, не принимаю, редко когда ужираюсь до состояния овоща и еще не делала ни одного аборта. Достижение двадцать первого века, блин.
Может ли тем же похвастаться сидящее рядом со мной тело? Раздражающе громко чавкающее и сгрызшее целую палку в одну харю. Эгоист хренов, даже не подумал поделиться!
― Ты думаешь, я от них балдею? ― облизывая жирные пальцы, с трудом дожевывает остатки колбасы Крестовский. ― Это лишь повод склеить кого-нибудь, минуя стадию свиданий с тупым анкетированием. Встретились, сделали дело, разошлись. Сама подумай: на кой хрен мне знать, какой у нее любимый цвет, если потом я ее и в лицо-то не вспомню?
Мда. На самом деле я ужасаюсь и восхищаюсь одновременно этой его... Эм, вот прям даже не знаю, как это обозвать. Только мат и вертится на языке.
― Позволь уточнить: ты давно у дяденек в белых халатах был? Проверься, а то мало ли.
― На этот счет можешь не переживать. Здоров как бык, хоть сейчас в космонавты. Но если принципиально, могу справочку принести. Тогда дашь?
Я с него худею. И буквально, и фигурально.
― Крестовский, знаешь, что я хочу тебе сказать?
― Ммм?
― Ты просто эпический долбоклюй.
― Но хоть красивый?
Хрюкаю от смеха.
― Красивый, красивый. Жалко только, что идиот.
― Что ж ты все время обзываешься. Я ведь могу и ремнем по жопцу твоему очаровательному за это всыпать.
― Уже очаровательному? Была же жирная совсем недавно.
― Где жирная? Кто чушь такую сказал?
― Ты.
― Когда? А... Ооо... ― до него доходит. Правда почти сразу непонимание сменяется ухмылкой. ― Ля, а тебя задело. Еще скажи, что из-за меня по утрам круги наворачиваешь?
― Естественно. Надо ведь быть в форме, когда придется убегать с места преступления. Потому что если не заткнешься, обещаю, я тебя прирежу, ― с досадой отмахиваюсь, жалея, что вообще заикнулась об этом. Теперь же не оберешься ехидства.
Пресекая тему, вылезаю из машины, чтобы достать из багажника большую сумку-чехол. Не столько тяжелую, сколько громоздкую из-за объемной папки для черчения, лежащей внутри.
― Скворцова, ― Крестовский тут как тут. Маячит рядом, подпирая бедром моего «Баклажанчика». Тачку в смысле. ― Я просто обязан уточнить, во избежание необоснованных претензий: зад у тебя бомбический. Мне нравится.
― Только зад? ― накидывая лямку на плечо, хмыкаю.
― Да не, у тебя в целом все как надо.
― Но узнать мой любимый цвет желания не возникает?
― А чего его узнавать? И так очевидно, ― кивает тот на расцветку тачки.
Укоряюще прицыкиваю, захлопывая багажник.
― Мимо, красавчик.
― Серьезно? Тогда розовый.
― Нет, ― направляюсь к главному входу универа.
― Цвет лифчика, который на тебе сейчас? ― Крестовский семенит следом, гадая на ромашке.
― С учетом существующей цветовой палитры тыкать пальцем в небо будешь до-олго, ― торможу его, выставляя вперед руку и не давая зайти внутрь. ― Ну и куда ты?
― В смысле, куда? За тобой.
― Свободен. Дальше я сама.
― Не сомневаюсь в твоей самостоятельности, но не на улице же мне торчать. Я там расплавлюсь под солнцем.
― Могу в салоне оставить. Открою, так и быть, окошко, чтоб не задохнулся.
― Я тебе кто, собака?
― Ты приставучий репейник.
― Очень приставучий. Поэтому смирись: мне скучно, и я иду с тобой.
― Тебя не пустят.
― Спорим, пустят?
Даже спорить не буду. Молча пересекаю обдуваемую кондиционером проходную, приветственно махнув охраннику зажатым между пальцев пропуском. Проскальзываю через вечно неработающий турникет, прямиком сворачивая к лестнице, но опешивше замираю, слыша насмешливый окрик.