Судьба калмыка - стр. 37
– Это твоя Манька пусть чешет, у нее чесотка и болячки на губах. – выпалил пацан – Я сам к ней ходить не буду! – и засунув руки в карманы штанишек на одной лямке, он повернулся и пошел с своему двору. – ах, ты сученок! – задохнулась от злости Манькина мать.– Ишь, говнюк! – Ладно тебе, Дюська! Пацан-то умыл тебя. Выдал семейные секреты. – смеялись бабы. Если хочешь быстро вылечить Маньку, иди к калмычкам, спроси чем они мажут руки и ноги пацанам, Маришкиным тоже видать. А так я слышала вроде сурчиным жиром. – Тьфу ты – сплюнула Дуська и с навернувшимися слезами на глазах закричала: Сдохну, крысятину и дохлятину жрать не буду. – Дура ты, Дуська, вон как у нас. У русских! Жить ведь надо. Выжить! А я вот пойду к калмычкам, махана попробую. И бабка Лысокониха поковыляла к болоту, за Маришкин огород, откуда ветерок тянул варившимся мясным бульоном. А бабы глядя вслед старухе стали вспоминать, что у калмыков тоже можно кое-чему поучиться. – Ведь ничего у них нет, а поди ж ты, живут. Вон и по болоту шастают, как у себя дома. Режут там осоку, лозу для корзинок, собирают клюкву, травы разные да черемшу. Додумались на ноги сплести лыжи-решетки. Хотя тоже вначале и их засасывало в трясину. А наши дуроломом попрут по болоту – или пан, или пропал. А вон лепешки с мерзлой картошки, да с саранок? Оказывается, не ленись главное – живой будешь. Вот ты Дуська на Маришкиных пацанов зря кричишь, что дохлятину жрут. Тебе завидно, что их калмыцким маханом угощают. А махан-то из чего? У Шилихи бык овцу запорол, кишки выпускил. Ладно. Овечка кровью за ночь истекла. Дохлая она? Нет. Шилиха освежевала с помощью калмычек. Тушу и шкуру забрала себе. Втридорога потом мясо продавала. И я бы купила, да денег не было. А требуху, голову и ноги калмыкам отдала. Те бегом на речку, кишки прополоскали, выскоблили, мелко нарезали и в котел. Голову, ноги осмолили, выскоблили дожелта и тоже в котел. Вот откуда – махан и вкусно тянет, аж слюни текут. Специально ходила на речку дерюгу полоскать,хотя она чистая была. Наблюдала за ними. А у нас руки в жопе. Жрать хотим, а пошевелиться, ни,ни, куда там, кишки, обрабатывать! Обблюемся, обворотимся. Но форс держим. Из графьев мы. А суслики-сурки, да они чище свиньи во много раз. Свинья любую падаль жрет, во всяком говне роется, а суслик зернышки, травку да орешки только ест. Чистюля.
– А может и ты уж на сусликов перешла? – подозрительно отодвинулась от собеседницы Дуська. – Перейти не перешла. А мой Генка их ловит, с голоду не сдохнет. Хрен я теперь требуху выброшу собакам. А чай ихний, калмыцкий, от любой простуды годен. Так любой жир застывший или топленый есть не будешь – рвотно. А в калмыцком чае, с разными травами, солью и молоком – даже вкусно. Сама пробовала.
– У них? – хором почти вскрикнули бабы. – Да нет, дома сама варила целую неделю, Генку выхаживала. Помнишь весной чуть не утонул в ледоход? А за рецептом к калмыкам ходила, тайком чтоб вы бляди не узнали. А то ведь заплюете, засудите. – А ты Клавка сука порядочная. Знала ведь против простуды средство, а не сказала мне. – насупилась на соседку Дуська. – Зимой Манька с Витькой целый месяц пластом лежали, думала уж не подниму их. – неблагодарная ты, Евдокия, не зря люди говорят. А кто твоих ребятишек мазью на ночь натирал? Ты в ночную, а я к тебе. Все ты нос воротила от этой мази. А ты чем их лечила, одним поглаживанием, да сюсюканьем? Так знай, чаем я их не поила – это верно, выгнала бы ты меня. А вот сурчиным жиром и еще там чем-то натирала. И поднялись твои ребятишки. – Ты? Сурчиным? – задохнулась Дуська. – Да, да. Знай.