Судьба калмыка - стр. 36
ничего придумывать не надо, дома мы будем жить. Папку с войны ждать. – привстал Вовка, потирая глаза. Вон сколько солдат уже вернулись. Да и из нашего госпиталя многие разъезжаются. И наш папка тоже раненый был, говорил же дядя Ваня, который воевал с ним. Вылечится да и приедет. Мамка-то все ждала его и нам приказала. А то вернется, а нас нету. Где искать-то будет?
Опешившие взрослые молча поддакивали ему, горестно качая головами: – Да если так, то ладно было бы. В первые дни после похорон соседи заглядывали к ребятишкам, приносили то чашку супа, то три-четыре картошины. Калмыцкие старухи, у которых в землянке были и другие женщины с детьми, снова наладили изготовление корзин. Увидя ребятишек во дворе они дружно кричали и звали их к себе: Вовика, Колика, Толика! Нааран хартн! (приходите сюда!), хот, хот (есть, есть). И угощали лепешками из саранок, испеченными на камнях костра. Трудолюбивые старухи весь световой день бродили по болоту, лесам и полям, выискивая пищу. Выкапывались на полях остатки мерзлой картошки, пошла весной черемша, выискивались крахмалистые клубни ранней саранки, пошел и щавель. Немыслимого темного цвета лепешки из саранок, мерзлой картошки разной съедобной зелени, выглядели экзотической пищей, испеченной на камнях. Это надо уметь! Угощали калмыцким наваристым чаем – жомбой, из разных душистых трав. Иногда варили душистый махан (мясной бульон) из требухи или овечьих голов. Тогда по округе разносились аппетитные до одури запахи. Местные бабы завистливо поглядывали в сторону болота, плевались и судачили: Смотри ж ты, из дохлятины варят, а как вкусно пахнет – сглатывали они слюни. – А главное – живы, ни черта с ними не делается. А вон и Маришкины ребятишки у них ошиваются, тоже едят с ними и ничего.А наши чуть че не так съели – дристня, рвота. А вон Рябков пацан чего-то наелся и богу душу отдал! Вот, вот, душу! – шамкала бабка Лысокониха.
– Сначала душу к калмыцкой пище надо сготовить, тады она на пользу пойдет. Вот к нам старшие пацаны приходят, сусликов и сурков ловят по полям. Ошкурят – шкурку сдадут. А тушку на костре подпалят и в котел. А суслики да сурки зернышки грызут, хлебные звери. Вот тебе махан – варится, с ума сойдешь – будто из быка только что забитого.
– Тьфу ты, – плевались бабы, – до крыс скоро дойдет. Встречая Маришкиных ребятишек бабы с отвращением смотрели на них: Не ходите к нашим ребятишкам, дохлятину жрете!
– Не слухайте их мальцы! – заступилась бабка Лысокониха. – Принимает ваше нутро иху пищу – ешьте. Это от зависти они говорят. Ихи-то пацаны при матерях растут, а вам хоть как вырасти надо. А вырастите – в ресторанах обедать будете. Вона, я слепо вижу. Но вижу как вся ребятня, и калмыцкая и наша босиком шлепает. Обувки-то нет, ясно дело.А к чему я? А-а. Вон у калмычонков и у Маришкиных деток столько цыпок на ногах нету как у ваших. А у ваших все ноги и руки в коростах расчесаны.
– А верно ить бабы! Мыло то ни у кого нет, а у тех и подавно. Они поди и не знают, что оно есть на свете. Эй, Толька, поди-ка сюда!
– Ага, к Маньке играть ходить не разрешаешь, а теперь иди сюда! – настороженно огрызнулся пацан, но ближе все-таки подошел. Но держался на расстоянии. Бабы внимательно разглядывали тыльные стороны его рук и ступни ног. Конечно, руки и ноги были достаточно грязные,как и полагается у настоящего пацана, но трещин и корост не было. Так, кое-где были царапины, ведь носило его где нужно и не нужно. – А между пальцами не чешется? – спросила его соседка живущая через дорогу.