Сторож брата. Том 2 - стр. 46

– Вы в Париже живете? – спросил Олег Кекоев у новеллиста.

– Да, в шестнадцатом аррондисмане, на севере района, прямо около леса. – «Буа де Булонь» решил не добавлять, чтобы не расстраивать беднягу.

– А, это хорошо, гулять можно. Я тоже живу около Тимирязевского парка. Приходите в гости, буду рад.

Вилен Фокин поглядел на безумца, рот открыл для отповеди, но ничего не сказал.

– Там у нас утки в пруду, – пояснил Олег Кекоев, – даже на зиму не улетают, представляете? Придете?

Вилен Фокин решил не реагировать на бестактность, но вместо этого сказал так:

– Как государственного объединения России уже нет. Это просто подморозка трупа. Ну да, идет спор между реанимацией и моргом!

Над столом с закусками прошелестел аплодисмент.

– Я сам чувствую себя разлагающимся трупом.

– Браво, Вилен! – восторженно воскликнула Инесса Терминзабухова, подавшись всем своим телом, точно балетная танцовщица, точно раненая птица – к оратору. – Как беспощадно и как точно!

– Дорогая, это супер! – подтвердила Амалия Хорькова.

– Неужели уже труп? – растерянно произнес Олег Кекоев.

– Вы нашли точные слова, – сказал Казило, на которого пока еще не обратили внимание, и он еще не придумал нужной реплики. Раскаиваться следовало громко и надо было произнести нечто запоминающееся, хлесткое, как удар плети. Куратор современного искусства Казило пил бокал за бокалом в ожидании вдохновения, фраза должна прийти на ум, всякий из собравшихся обязан отметиться в самобичевании.

– Чувствую свой позор, – сказал Казило неуверенно. Но, поскольку рот у него был набит утиным паштетом, да к тому же эту фразу сегодня уже дважды говорили, эффекта куратор современного искусства не добился.

– Стыд меня жжет каждую секунду, – сказал Казило более отчетливо, прожевав бутерброд. Помолчал и добавил: – Буквально каждую.

Но раскаяния опять никто не заметил. Взоры всех гостей устремились на адвоката и правозащитницу из Америки, члена правления «Эмнести Интернешнл» – госпожу Диану Фишман. Адвокат Басистов и американская дама соединили свои бокалы и выпили за скорейшее освобождение всех политических узников. Ресурсы убеждения и переговоров с тираном исчерпаны, констатировала дама. Пусть тюрьма народов падет во прах, пусть ракеты демократических стран испепелят этот город.

– Да будет так, – просто сказал адвокат Басистов.

И к чему пафос, если этот человек – вот этот самый адвокат Басистов! – он ежедневно спасает гонимых? И, если надо приговорить страну к уничтожению, и если страна заслужила уничтожение – то пусть свершится справедливость! И наконец Казило осенило, и он громко произнес:

– Карфаген должен быть разрушен!

На этот раз он снискал одобрение аудитории.

Госпожа Диана Фишман, одобрив упоминание о Карфагене едва заметным наклоном головы, сказала:

– До основания.

И Катон, обличая Карфаген, не мог бы сказать лучше. Соня Куркулис, сотрудница «Эмнести Интернешнл», приникла к плечу госпожи Фишман, как бы греясь подле ее убеждений, напитываясь ее величественной правотой.

– Мы оскорблены как женщины и как гражданки, – подтвердила Соня Куркулис, и ее тонкое лицо затрепетало.

– И вы оскорблены как мать, – скорбно добавила Инесса Терминзабухова, обращаясь к Диане Фишман; но сразу же осознала промах. Поскольку ни одна из присутствующих здесь дам не была матерью, реплика Инессы, как и давешние реплики Казило, не была оценена. В самом деле, когда стоишь на баррикаде, все же необходимо знать, в кого именно стреляешь. Инесса, осознав ошибку, сделала шаг назад, отступила от бруствера.